Читать книгу "Театр Теней - Орсон Скотт Кард"

– Да вы поэт, – удивилась Петра. – И человек настолько старый, что помните ледниковый период.

– Нет, это были времена моего отца. Я только помню дожди, которые лили потом.

– Я понятия не имела, что под Дамаском есть туннели.

– В наших войнах с Западом, – сказал Ланковский, – мы научились прятать в землю все, что хотим уберечь от взрыва. Ракеты индивидуального наведения сперва испытывались на арабах, вы знаете это? В архивах полно картинок со взорванными арабами.

– Я видела кое-какие, – ответила Петра. – И еще вспоминаю, что в этих войнах отдельные личности себя превращали в бомбы, привязывая к себе взрывчатку и приводя ее в действие в людных местах.

– Да, ракет у нас не было, но были ноги.

– И осталась злоба с тех пор?

– Нет, злобы не осталось. Когда-то мы правили всем известным миром от Испании до Индии. Мусульмане правили в Москве, и наши солдаты дошли до Франции и до ворот Вены. Наши собаки были лучше образованы, чем ученые Запада. Но однажды мы проснулись, и оказалось, что мы бедны и невежественны, а все пушки забрал кто-то другой. Мы знали, что это не может быть Аллах, и потому стали сражаться.

– И выяснилось, что воля Аллаха…

– Воля Аллаха была в том, чтобы погибло много людей, чтобы Запад оккупировал наши страны снова и снова, пока мы не прекратим драться. Мы усвоили урок. Мы ведем себя хорошо, соблюдаем все условия договора. У нас свобода печати, свобода религии, освобожденные женщины и демократические выборы.

– И туннели под Дамаском.

– И память. – Он улыбнулся. – И дрезины без водителя.

– Израильская техника, я полагаю.

– Долгое время мы считали Израиль плацдармом врага на нашей священной земле. Потом однажды мы вспомнили, что Израиль – член нашей семьи, который побывал в изгнании, узнал все, что знают наши враги, и вернулся домой. Мы прекратили войну с нашим братом, и наш брат дал нам все дары Запада, не разрушая наших душ. Очень было бы печально, если бы мы перебили или изгнали всех евреев. Кто бы тогда научил нас? Армяне?

Она рассмеялась этой шутке, но и лекцию мимо ушей не пропустила. Значит, вот как они живут со своей историей – придают значение всему, и это позволяет видеть во всем руку Божию. Цель. Даже, быть может, силу и надежду.

Но они не забывают, что когда-то мусульмане правили миром. И они все еще считают демократию чем-то таким, что пришлось принять для умасливания Запада.

Надо было бы почитать Коран, подумала она. Увидеть, что лежит под поверхностью этой вестернизированной сложности.

Этого человека послали меня встречать, потому что именно такое лицо хотят показать гостям Сирии. Он мне это рассказывает, потому что мне следует поверить: именно такова их позиция.

Но это симпатичная версия – скроенная под западные уши. А костями этой истории, кровью и сухожилиями оставались поражения, унижения, непонимание воли Бога, утрата величия и ощущение грядущего поражения. Этому народу надо что-то доказать себе и другим и вернуть утерянное положение. Не мести они хотят, а справедливости.

Очень опасный народ.

И, наверное, очень полезный – в определенном смысле.

Она поделилась своими наблюдениями, но выбрала фразы в стиле той эвфемистической истории, которую он только что рассказал.

– Судя по вашим словам, – сказала она, – в мусульманском мире это опасное время мировой истории считается ниспосланным Аллахом. Вы были унижены и потому будете покорны Аллаху и готовы идти под его водительством к победе.

Он после долгой паузы ответил:

– Я этого не говорил.

– Именно это вы сказали. Это была презумпция, лежащая в основе остальных ваших слов. Но, кажется, вы не сознаете, что говорили это другу, а не врагу.

– Если вы – друг Бога, – спросил Ланковский, – почему вы не повинуетесь его закону?

– А я не сказала, что я друг Бога, – ответила Петра. – Я только сказала, что я ваш друг. Некоторые из нас не могут жить по вашему закону, но все равно могут восхищаться теми, кто живет по нему, и желать им добра и помогать, когда это в наших силах.

– И прибегать к нам для защиты, потому что в нашем мире можно найти безопасность, которой не осталось в вашем.

– Вполне верно.

– Вы забавная девочка, – сказал Ланковский.

– Я командовала солдатами в бою, я замужем, и очень вероятно, что я беременна. Когда я перестану быть девочкой? По исламским законам?

– Вы – девочка, потому что вы на сорок с лишним лет моложе меня. Исламские законы здесь ни при чем. Когда вам будет шестьдесят, а мне сто, иншалла, вы все равно будете для меня девчонкой.

– Боб погиб? – спросила Петра.

Ланковский был изумлен:

– Да нет!

Это был порыв, неподготовленный ответ, и Петра поверила.

– Значит, случилось что-то страшное, что у вас язык не поворачивается мне сказать. Что-нибудь с моими родителями?

– Откуда у вас такие мысли?

– Потому что вы – человек учтивый. Потому что ваши люди заменили мне билет и привезли меня сюда, обещав, что здесь я встречусь со своим мужем. Вы же все это время, пока мы вместе шли и ехали, даже не намекнули, что я увижусь с Бобом.

– Приношу вам свои извинения за это упущение, – сказал Ланковский. – Ваш муж сел на другой самолет, летящий иным маршрутом, но он прилетает. И с вашими родными все в порядке – по крайней мере нет причин думать, что это не так.

– И все же вы что-то недоговариваете.

– Был некоторый инцидент. С вашим мужем ничего не случилось, он цел и невредим, но на него было совершено покушение. Мы считаем, что если бы вы сели в первое такси, покушения бы не было. Было бы похищение.

– А почему вы так думаете? Тот, кто хочет смерти моего мужа, хочет и моей смерти.

– Да, но еще больше он хочет того, что у вас внутри.

Только секунда понадобилась ей, чтобы понять, откуда он это знает.

– Они захватили эмбрионы.

– Охранник получил повышение платы от третьей стороны, а взамен позволил этой стороне похитить ваши замороженные эмбрионы.

Петра знала, что Волеску лгал насчет своей возможности определить, у каких младенцев есть ключ Антона. Но теперь и Боб это тоже знает. Они оба понимали цену детей Боба на открытом рынке и что самая высокая цена будет за тех, у кого в ДНК есть ключ Антона – по крайней мере по мнению потенциальных покупателей.

Петра заметила, что дышит слишком часто. Не хватает еще, чтобы голова закружилась. Она заставила себя успокоиться.

Ланковский нагнулся и чуть потрепал ее по руке. Да, он видит, как я расстроена. Я не умею скрывать свои чувства, как Боб. Если только это умение – не признак отсутствия любых чувств.