Читать книгу "На затравку. Моменты моей писательской жизни, после которых все изменилось - Чак Паланик"

Кен Кизи

Открытка из тура

Однажды – примерно в ту пору, когда начали появляться первые DVD, но пишущие машинки еще не отжили свой век, – мне позвонил отец.

Он решил загодя пригласить меня к себе на Рождество. На пассажирском поезде «Коаст старлайт лимитед» мне предстояло доехать из Юджина, штат Орегон, а там пересесть на «Эмпайр билдер» и катить на восток до самого Спокана. Поездка утомительная, но какой приятный сюрприз! Накануне Рождества папа встречал меня на вокзале. Цепи лязгали на шинах снегоуборщиков, ползавших по улицам города.

Мы с отцом не справили вместе ни единого праздника с тех пор, как я был бойскаутом-волчонком. Я подрос, поступил в универ на журналиста, получил степень бакалавра и принялся выплачивать кредит на образование. Профессию журналиста я выбрал, чтобы хоть как-то зарабатывать своей писаниной. Всем же известно, что литература – дело неприбыльное и вообще лотерея. Мы поехали в придорожную забегаловку: папа пил кофе, я ел говяжий шницель. Он положил на стол большой коричневый конверт. Приподнял клапан, вытащил толстую стопку тетрадных листов. Разложил их веером на столе. Страницы были исписаны шариковой ручкой и карандашом.

– Ты ведь хочешь, чтобы твой старик разбогател, да?

Не знаю, почему я удивился. Этот парень – мой отец – любил говорить, потрясая в воздухе прищепкой для хлебных пакетов: «Человек, который изобрел эту штуку, больше не проработал в своей жизни ни дня!»

Итак, он задумал издать свою книгу и продавать ее железнодорожникам, работающим и пенсионерам. Судя по профсоюзным спискам, на железных дорогах трудилась тьма народу – а значит, решил он, дельце может выгореть. Линованные страницы были исписаны байками, которые подкидывали ему сослуживцы (он даже пообещал им небольшой процент с продаж). Чтобы озолотить родного отца, мне всего-то и нужно было, что отредактировать собранный им материал. Может, где-то приврать для пущего эффекта, добавить красок и экшена – словом, состряпать залихватский и крепкий сборник. «Консервный ряд», только про товарные поезда. А я, типа, Стейнбек.

Вообще-то я вырос на железнодорожных байках. Всю жизнь отец таскал их домой и рассказывал нам за завтраком. Истории про публичные дома на улице Эй в Паско, прямо напротив депо, и про работника, у которого на обоих концах маршрута было по жене и ребенку. Про индейцев из резервации Колвилл, которые туманными вечерами напивались, садились на пути, укрывались с головой одеялом и так засыпали. В результате – кишки, фарш, задержки поездов. Истории про привидения. Про работяг из Айдахо: те прятались в лесу и стреляли из винтовок по окнам новеньких «кадиллаков», которые ехали в Сиэтл в открытых вагонах-автовозах. Сотня раскуроченных новеньких «кадиков», можете себе представить? Истории про тех же деревенщин, которые с помощью бетонных блоков и железяк устраивали крушения поездов, а потом их грабили. Истории про бычар, которые вышибали зубы найденным в товарных вагонах беспризорникам.

Однако те байки не имели ничего общего с этими, записанными крупным угловатым почерком тормозных кондукторов и грузчиков. Здесь славные ребята, уютно устроившись возле пузатой топки, резались в подкидного. Никакой тебе расчлененки, призраков и шлюх на сортировочных станциях. На эти истории не нужно было наводить лоск – наоборот, его хотелось снять. На факультете журналистики такому не учат. Но разве отцу откажешь?

Наблюдая, как я листаю страницы, он спросил:

– Встречаешься с кем-нибудь?

Под кем-нибудь он имел в виду девушку, конечно. Когда я наконец женюсь и заведу детей? В мои годы он успел обзавестись женой, тремя детьми и вовсю пахал на железной дороге «Нозерн пасифик»: стрелки с закрытыми глазами переключал. А теперь жил один в крошечном лесном домике на горе Спокан. Пока я притворялся, что читаю рассказы, отец встал и пошел к телефону-автомату (они, как и пишущие машинки, тоже доживали свой век, но мы об этом пока не догадывались).

Он вернулся за стол с улыбкой на лице. Ему предложили поработать в Рождество – платили втрое больше обычного. От таких огромных денег отец отказаться не мог. Меня он собирался отвести в шлакоблочный мотель, воткнутый между пропахшими жареной курятиной закусочными в центре города. Меня – и толстенный конверт с вылизанными до блеска воспоминаниями железнодорожников, в которых не осталось ни грамма самобытности и саспенса.

– Понимаю, – соврал я. Мои родные всю жизнь прикрывались работой, чтобы не проводить время вместе. Мы постоянно брали двойные смены на День благодарения и Рождество. «Да я бы с удовольствием отпраздновал с вами, – пожимая плечами, говорили мы, – но график уже составлен».

Ленты для пишущих машинок, стационарные телефоны, музыкальные проигрыватели – куда все это исчезло?

Отец уехал на работу.

Замерзший, один-одинешенек, я проснулся утром – рождественским утром – и включил телевизор.

Там как раз начинался фильм. Под песню Кэта Стивенса невидимый главный герой зажег свечу. Написал предсмертную записку. Затем забрался на стул, сунул голову в петлю и вышиб стул у себя из-под ног. Дальше по ходу фильма он перереза́л себе горло, совершал самосожжение, выпускал себе кишки – но так и не умер. Зато сделал предложение Рут Гордон.

Том назвал бы это «моментом, после которого все изменилось».

Вы можете поверить, что именно папа подарил мне мой первый словарь? Когда я учился в старших классах и сказал родителям, что хочу писать, он сделал мне такой подарок на Рождество. Бог знает где он его раздобыл – интернетом тогда и не пахло. Огромный том размером с чемодан. С блестящими цветными иллюстрациями посередине – изображениями драгоценных и полудрагоценных камней, животных всех континентов, листьев и цветов… Носить с собой такой тяжеленный словарь оказалось невозможно, зато он был самым дорогим из всех, что папе удалось найти. Да пребудет одна из его многих, многих могил навеки в моей памяти.

Когда фильм по телику заканчивается, я по-прежнему сижу в душном мотельном номере, а весь мир празднует Рождество. Только это уже другой мир. Снег… даже небо изменилось.

Теперь это мир, в котором может случиться что угодно. Спокан – уже не Спокан, нет. Я брожу по лабиринту пустых и стылых улиц, дивясь на эту пропасть новых, неизвестно откуда взявшихся возможностей.

Вскоре после смерти отца и незадолго до того, как начали исчезать автоответчики и одноразовые картонные фотоаппараты, я полетел в Лондон с очередным промотуром. Даже не помню, что это была за книжка. Целыми днями я давал интервью для разных радиопередач на Би-би-си. В такси и подземке меня сопровождала специальная девушка по имени Сью. Обворожительная Сью – мужики свистели ей вслед со строительных лесов. Но она не обращала на них внимания, потому что искала слона.