Читать книгу "Сергей Лемешев. Лучший тенор Большого - Виктор Васильев"

В таких же условиях, кстати, проходила и работа над телевизионной постановкой «Демона» с Георгом Отсом в заглавной роли. Я пел Синодала. Этот спектакль, по-моему, также мало удался. И я был крайне удивлен, узнав, что постановке присужден поощрительный диплом… второй степени! Но что это за искусство «второй степени»? И здесь мне снова хочется вспомнить моих товарищей, партнеров по спектаклю «Дубровский» в Большом театре, которые своим первоклассным исполнением так помогли мне в поисках образа.

С. Красовский превосходно пел партию старого Дубровского. Поэтому его обида, его смерть не могли не взволновать меня. Умирающий в нищете, раздавленный жестокостью вельможного самодура, отец Владимира представлялся мне таким же обездоленным, как и крепостные крестьяне. Его слова: «Мой сын, тебе я завещаю моим врагам заклятым месть» – звучали у меня в ушах весь спектакль. Это окрашивало даже любовь Владимира к Маше в трагические тона и, вероятно, помогло избежать опасных «рифов» сентиментализма в партии Дубровского.

Немало способствовал этому и Леонид Филиппович Савранский – Троекуров, очень жестокий, взбалмошный, властный характер. Когда я встречался с ним на сцене, то он всегда представлялся мне тупой и грозной силой. Рядом с таким Троекуровым мне легко было быть осторожным, не позволять своему Владимиру забываться. Леонид Филиппович говорил, что любит петь со мной в «Дубровском», что лиричность моего образа по контрасту помогает ему строить образ Троекурова: и действительно, на сцене он был зверь зверем.

Выдающийся певец и актер, Савранский глубоко запал мне в память еще с консерваторских лет, поразив раз и навсегда сценической культурой, музыкальностью, отличным владением словом, фразой. Взрывчатый темперамент Савранского не оставлял равнодушным никого, и в то же время артист обладал тактом и чуткостью большого художника. Не случайно именно Леонида Филипповича я всегда вспоминаю в ролях…

Вот раздвигается занавес. Грязной – Савранский неподвижно сидит в кресле, подперев голову руками. Он молчит, но видно, что он чем-то подавлен, угнетен… И когда вдруг раздается признание: «С ума нейдет красавица! И рад бы забыть ее, забыть-то силы нет!» – сразу становилась понятной огромная тоска опричника, терзающегося от безответной любви… В словах: «Куда ты, удаль прежняя, девалась, куда умчались дни лихих забав?» – вспыхивал бесшабашный, стихийный характер, хотя кроме слова-звука певец ни к чему иному не прибегал.

Будучи среднего роста, Савранский умел создавать впечатление человека огромной физической силы. Когда он пел: «Бывало мы, чуть девица по сердцу, нагрянем ночью, дверь с крюка сорвали, красавицу на тройку – и пошел!» – то казалось, что он может не только дверь выломать, но и весь дом по бревнышку расшвырять, а девушку унести, словно перышко. Настолько Савранский владел секретом сценической выразительности.

В его прощании с Марфой в финале оперы («Люблю, как буйный ветер любит волю») звучала могучая сила, буря страсти и отчаяния, любви и боли и вместе с тем какой-то горькой удали!

Такое же сильное впечатление Савранский оставлял, когда пел князя Игоря: это был настоящий русский витязь, богатырь. А разве можно забыть его Амонасро! Одна фигура эфиопского царя была воплощением мощи и ненависти: необыкновенно развитая мускулатура, огромные бицепсы, сверкающие белки глаз на темном, искаженном яростью лице. Казалось, что ему ничего не стоит разорвать цепи, которыми он скован. Иным был его мрачный рыцарь Тельрамунд в «Лоэнгрине» – сдержанный, суровый, но тоже масштабный характер.

Внешнее впечатление сливалось с впечатлением слуховым. У Савранского был отличный драматический баритон – звучный, ровный, яркого металлического тембра.

Но когда было надо, он звучал, как бас. Я слышал многих Борисов Годуновых, но скажу по совести, что Савранский мог выдержать сравнение с лучшими исполнителями этой партии. Его умение быть на сцене одновременно пластически сдержанным и страшно напряженным, пламенным внутренне, как нельзя лучше подходило к партии Бориса, под монаршими одеждами которого в тоске и бессилии плакала душа…

А в жизни Леонид Филиппович – необычайно скромный, добрый и тактичный, на редкость «человечный» человек, иной раз простодушный, как ребенок. К своим товарищам по сцене, особенно молодым, относился он с теплой нежностью и вниманием, поражая нас щедростью своей души.

Да, многим я обязан судьбе тем, что мне посчастливилось в начале своего артистического пути встретиться с такими мастерами оперной сцены, с такими ярчайшими индивидуальностями! Вот это была самая настоящая, самая главная моя школа певческого искусства!

Слово о Лемешеве

Борис Покровский

С.Я. Лемешев явление в истории русской оперы. Для нашей пользы, для будущих поколений это не должно быть пустым, хотя и красивым звуком; это предмет для исследования, внимания, пример и опыт советского оперного искусства. Нужный, необходимый. В артистической натуре этого человека было редкое сочетание одухотворенности, идущей от народного духа, с высоким профессионализмом актера-певца. Деловая репетиция рождала естественность, логику и озаренность существования образа на сцене. Голос, внешность, природа темперамента, обаяние – все было сцементировано точным пониманием и ощущением образа, жило в единстве, гармонии. Это дар, это труд, это пример и, увы, неповторимость.

Иван Петров

Много лет мы вместе с Сергеем Яковлевичем проработали в Большом театре. За эти годы между нами сложились теплые, дружеские взаимоотношения. Мне не забыть необыкновенно ласкового его отношения ко мне. «Ванечка», – всегда называл он меня. А ведь «Ванечка» был на голову выше Сергея Яковлевича. Но мне кажется, что это происходило от того, что я был моложе Лемешева на 17 лет, поэтому он и обращался ко мне по-отечески ласково. Мы, все актеры, в особенности молодежь, боготворили Сергея Яковлевича и относились к нему с большой нежностью и любовью.

И вот теперь я задаю себе вопрос: чем же всем нам так дорого имя Сергея Яковлевича Лемешева? Ну, прежде всего, наверное, тем, что он обладал прелестным голосом, которым превосходно владел. Он обладал также безупречной музыкальностью. Весь его сценический облик был чрезвычайно привлекателен, и к этому еще нужно добавить великолепный актерский дар певца. Но, думаю, что одной из главных причин успеха Лемешева являлось его необыкновенное обаяние, которое проявлялось у него всюду. И в жизни, и на сцене, и в пении, и в актерском поведении, в каждой фразе, в каждом слове – всюду артист излучал этот чудесный дар. Когда заходит речь о Сергее Яковлевиче Лемешеве, когда звучат его записи, у меня невольно возникает образ замечательного русского человека со светящимися серо-голубыми глазами и обаятельнейшей улыбкой. Таким остался в памяти Сергей Яковлевич Лемешев.

Евгений Светланов

Там, где появлялся Лемешев, всегда появлялось большое искусство. Он нес с собой неистощимый заряд, «заряд положительных эмоций». Искусство Лемешева, с моей точки зрения, искусство солнечное, искусство светлое, искусство жизнеутверждающее, искусство, зовущее к жизни, делающее человека чище, вызывающее в его душе самые лучшие отзвуки струн сердца… Его голос, запечатленный на магнитофонной ленте, в грамзаписи, звучит и будет звучать неизменно, доставляя великую радость людям.