Читать книгу "Пожирательница грехов - Маргарет Этвуд"

— А я бы рванула по магазинам. Хотя тут ничего не купишь.

Сара слушала их, и вдруг оскорбилась. Как им не стыдно? Минуту назад она сама думала точно так же, но теперь ей хотелось защитить колодец от этих особ. У одной на сумке были наклеены пошлые соломенные цветы.

— Мне кое-куда нужно, — сказала женщина с сумкой. — Я не успела сбегать, народу было тьма.

— Возьми салфетку, — сказала вторая. — Там нет бумаги. Кстати, там грязь по колено.

— Тогда я лучше в кустики, — сказала сумчатая.

Эдвард поднялся с коряги, нога затекла. Надо идти обратно. А то Сара начнет допытываться, хотя сама отослала его туда не знаю куда.

Он пошел обратно по тропинке. И вдруг в кустах мелькнул оранжевый вспорх. Эдвард развернулся и посмотрел в бинокль. Они прилетают, когда их меньше всего ждешь. Да это же иволга, едва заметна между листьев, но он видел ярко-оранжевую грудку и темное полосатое крыло. Ему очень хотелось, чтобы это оказалась иволга с хохолком — он их никогда прежде не видел. И он начал молиться про себя, чтобы птица вылетела из укрытия. Но странное дело, птица впервые показывалась ему, и на этом волшебство заканчивалось. Что ж, остаются еще сотни видов, которые он не увидит никогда. Сколько бы он ни нашел птиц, всегда остается еще одна, а потом еще. Может, потому он и продолжал искать. Иволга запрыгала по ветке и спряталась подальше в листву. Вернись, прошептал он, но птица улетела.

Эдвард был счастлив. Может, Сара и не соврала и действительно видела эту птицу. Даже если и не так, птица все равно прилетела, потому что он об этом просил. Они сами знают, когда показаться людям, когда им есть что сказать — передать послание, сообщить тайну. Ацтеки считали, что колибри — это души мертвых воинов, но почему не все птицы, почему только воинов? Почему не души нерожденных детей? “Алмаз, драгоценное перышко” — так, согласно “Жизни ацтеков”, они называли нерожденного ребенка. Кетцаль, что в переводе означает “перышко”.

— Вот эту птицу я хочу увидеть, — сказала Сара, когда они перед поездкой просматривали книгу “Птицы Мексики”.

— Это хохлатый кетцаль, — сказал Эдвард. На картинке была птица с красно-зелеными перышками, они переливались всеми цветами радуги. Он объяснил тогда Саре, что птица кетцаль переводится как птица-перышко. — Вряд ли мы ее увидим, — прибавил он. Он сверился с графой среды обитания. — Влажный тропический лес. Вряд ли мы попадем во влажный тропический лес.

— И все равно, вот эту птицу я хочу увидеть, — сказала Сара. — Ее, и больше никакую.

Сара всегда упряма, когда чего-то хочет или чего-то не хочет. Если они приходили в ресторан и она не находила в меню того, что ей хочется, она вообще сидела голодная. А если и ела, то совсем чуть-чуть. Как вчера вечером, например. И бесполезно убеждать ее, что это самый вкусный ужин за все время, пока они здесь. Она никогда не срывалась, не теряла самообладания и стояла на своем. Ну скажите на милость: кто, кроме Сары, станет утверждать, что в Мексике понадобится складной зонтик, это в период засухи-то. Он спорил с ней, спорил, говорил, как это бессмысленно и зачем тащить лишний груз, но зонтик она все равно взяла. А вчера днем пошел дождь, настоящий ливень. Все побежали прятаться, толпились у стен и дверей храма, а она раскрыла зонтик, стояла под дождем и торжествовала. Это его взбесило. Даже когда не права, она каким-то образом умудрялась быть правой. Ну хоть бы раз она признала… что? Что и она способна ошибаться. Вот что его злило — она считала себя непогрешимой.

И он знал, что, когда умер младенец, она винила в этом его. Он до сих пор не знает почему. Но не из-за того же, что он тогда вышел за сигаретами? Он же не думал, что младенец родится так быстро. Он не был рядом, когда ей сказали про ребенка, — она приняла этот удар одна.

— Никто не виноват, — говорил он ей снова и снова. — Ни врачи, ни ты. Была перекручена пуповина.

— Я знаю, — говорила она, и никогда его не упрекала, и все равно он чувствовал этот упрек — она была окутана им, как туманом. Но Эдвард не мог воскресить ребенка.

— Я хотел его не меньше, чем ты, — говорил он ей. И это была правда. Он даже и не думал жениться на Саре, потому что представить не мог, что она согласится, а потом она сказала, что беременна. А до этого она крутила им как хотела. И это она предложила пожениться, а не он. Он ушел с факультета теологии, летом получил учительский диплом и пошел работать, чтобы содержать семью. Каждый вечер он гладил Сарин живот, видел, как шевелится ребенок: касаясь Сары, прикасался к ребенку. Эдвард боготворил их обоих. На шестом месяце она уже спала только на спине и тихонько похрапывала, а он лежал по ночам и слушал эти серебристые и нежные звуки, почти как песни, загадочные талисманы. К сожалению, эту привычку Сара сохранила, а волшебство ушло.

Когда умер младенец, плакал он, а не Сара. Она никогда не плакала. После родов она почти сразу встала, хотела как можно скорее выписаться из больницы. Детские вещи, которые она закупила, исчезли из квартиры, он так и не узнал, куда она их дела. Он боялся спрашивать.

С тех пор он стал задаваться вопросом, почему они все еще женаты. Это нелогично. Если они поженились из-за ребенка, а ребенка не было, ребенка все нет и нет, тогда почему они не расстаются? С другой стороны, он не был уверен, что хочет расстаться. Может, он еще надеялся — что-нибудь произойдет, родится другой ребенок. Но как можно такое требовать? Дети появляются на свет, когда сами хотят, а не когда этого хотим мы. Они появляются, когда мы меньше всего ждем. Алмазом, драгоценным перышком.

— И я обещал вам рассказать, — говорит гид, стоя на алтаре. — Так вот. В колодец спускались археологи. И они нашли там пятьдесят с лишним скелетов, и вовсе не девственниц, а мужчин. И еще: большинство из них мальчики. Так была развеяна эта легенда. — Он смешно поклонился, но аплодисментов не последовало. — Они приносили в жертву людей не из жестокости, — добавил гид. — Они считали, эти люди передадут послание богу дождя и будут вечно жить в его раю, на дне колодца.

Женщина с сумкой встала.

— Хорош рай, — сказала она подруге. — Я пошла обратно. Ты со мной?

Один за другим туристы отошли от алтаря и зашагали к автобусу. Сара стояла и ждала. Потом открыла сумку и вытащила гипсовую фигурку Младенца Иисуса, которую украла вечером из яслей. Господи, неужели она действительно ее украла.

Она не собиралась ничего красть. Она просто глядела на вертеп, пока Эдвард расплачивался, — ему пришлось отойти на кухню, они все никак не выносили счет. Никто на нее не смотрел: подростки резались в домино, а дети прилипли к телевизору. И Сара неожиданно протянула руку, мимо волхвов, просунула руку в игрушечный хлев, подхватила младенца и засунула его в сумку.

Она покрутила фигурку в руках. Без карликовых родителей, Девы Марии и Иосифа, младенец уже не казался таким нелепым. Подгузник отлит вместе с фигуркой и больше напоминает тунику, у младенца стеклянные глаза и прическа под пажа, длинновата для новорожденного. Великолепный младенец, не считая крошечного отколотого кусочка на спине. Кто-то, верно, уронил его на пол.