Читать книгу "На край света - Уильям Голдинг"

Преттимены смотрели на меня. Я почувствовал, как сами собой сжались кулаки, по лбу заструился пот. Меня охватил странный стыд — стыд за то, что я нашел в себе сил ответить им: «Да, пойду». И еще злость на то, что меня как будто припер к стене странный разбойник с поэзией в одной руке и философией — в другой. С трудом я оторвал взгляд от его пылающего лица и выжидающих глаз и посмотрел на миссис Преттимен. Она опустила взор и изучала свои руки — не так, как матрос, который разглядывает мозоли, а по-женски, глядя на тыльную сторону ладоней и ногти. Она взглянула на мужа.

— Алоизий, постарайтесь заснуть.

Я неуверенно встал, балансируя на ненадежной палубе.

— Я почитаю вам завтра, сэр.

Он нахмурился, словно не сразу понял:

— Почитаете? Ах да, конечно!

Я изобразил жалкую гримасу, долженствовавшую служить улыбкой для миссис Преттимен, неловко выбрался из каюты и, закрывая дверь, услышал, как она что-то шепчет мужу. Что — не знаю.

Я уверял себя, что при случае мы обязательно возобновим этот разговор, укрепим возникшую симпатию друг к другу. С внезапно вспыхнувшей страстью, похожей на Преттименову, я возмечтал назвать себя товарищем этих людей. Однако даже тогда я чувствовал, что цена непомерно высока. Я, в конце концов, животное политическое,[32]но с искрой — ежели позволительно обратиться к «языку солдафонов» — scintillans Dei,[33]пусть и скрытой. Надеюсь, Абсолют простит меня, зная, что я хочу употребить все свои силы на благо родины; к счастью, в случае с Англией, это означает — на благо всего мира. Не будем об этом забывать.

В ту ночь меня разбудили пораньше. Я поднялся на полуют, под звездное небо, украшенное луной и облаками, и стал ждать Чарльза. Не скрою — я любовался небесным сводом и наслаждался его красотой, но, как ни бился, не мог разглядеть ни Добра, ни Абсолюта. Увы, логика не рождает веру, в то время как страсть и убежденность делают это с легкостью, поэтому, когда мистера Преттимена не было рядом… Да что об этом говорить! Его воспаленное воображение было мне необходимо: в его отсутствие в памяти возникали прозвучавшие слова, но не возрождались чувства и — если можно так выразиться — ощущения. Пришлось с грустью признать, что я сделан не из того теста, из которого лепят сторонников и последователей, и жаль, что миссис Преттимен во мне разочаровалась. Я страшно обрадовался появлению Чарльза, однако он держался прохладно. Некоторое время мы стояли бок о бок, не решаясь начать разговор, а потом заговорили разом, да так дружно, что тут же расхохотались.

— Только после вас, сэр.

— Нет, лейтенант, я — после вас. Гардемаринам должно знать свое место!

— И все-таки.

— Ну хорошо… Это что — Юпитер? А где Южный крест?

— Южный крест вон за теми облаками. В любом случае для навигации он не обязателен.

— Даже для мистера Бене с его новым методом?

— И не напоминайте. Я от этого просто…

— Просто — что?

— Не важно.

— Зависть вам не к лицу.

— Зависть?! Кому мне завидовать — этому шарлатану?! Не очень-то по-дружески так говорить, Эдмунд!

— Прошу прощения.

Он кивнул и ушел проверить компас. Облака уплыли, но я так и не смог определить Южный крест, хотя Чарльз несколько раз мне его показывал. Что за неприметное созвездие!

Чарльз вернулся.

— Простите меня, Эдмунд. Я хожу, как в воду опущенный, и никак не могу вынырнуть.

— Вот что, старина, вам необходима доза очень необычного лекарства — пропишу-ка я вам курс Преттименов!

— Они чересчур остроумны, а у меня плохое чувство юмора.

— Ох, Чарльз! Преттимены вытащили бы вас из вашей воды. Они с легкостью заставляют забыть о мелких неприятностях: не успеешь сообразить, где ты и с кем, а уже что только не обсуждаешь…

— И вы тоже?

— Да, когда я с ними. Только Преттимен способен жить в неизменном горении, на невероятной высоте!

— И что в этом хорошего?

— Попробуйте хотя бы одну дозу!

— Нет, благодарю вас. Видели мы, к чему приводят такие лекарства — и в Спитхеде, и в Норе.[34]

— Но Преттимен совсем не таков! Есть в нем нечто, что даже я, человек политики, состоящий в равных частях из честолюбия и здравого смысла, чувствую, когда нахожусь рядом…

— Вы соображаете, что говорите? — понизив голос, спросил Чарльз. — Соображаете, до чего дошли? Ведь это же безрассудство! Вам нельзя якшаться с якобинцем, атеистом…

— Он ни то и ни другое!

— Рад слышать.

— Непохоже.

— И тем не менее. Я рад, что и его распущенности есть предел.

— Вы к нему несправедливы.

— А вы меня не понимаете. Я всю жизнь провел на кораблях, и, если повезет, проведу тут и оставшуюся ее часть. Но с судном, полным пассажиров и переселенцев, столкнулся впервые.

— «Свиньи» — так вы нас зовете?

— Он завоевал их восхищение. Действовал очень умно — не сказал ничего, что можно было бы расценить, как прямой призыв к…

— К чему, Господи помилуй?

— Я не желаю произносить это слово, — пробормотал Чарльз.

— Как же вы меня раздражаете!

Чарльз отвернулся и по трапу поднялся на полуют. Я остался на месте, взбешенный и расстроенный нашей размолвкой. Чарльз обеими руками взялся за поручни и глядел на пенный след за кормой, над которым лила неровный свет убывающая луна. Бросили лаг. Матрос доложил скорость — Чарльзу, а не мне. Они отрывисто перебросились какими-то словами. Матрос спустился, подошел к вахтенной доске, приподнял парусину и нацарапал семерку. Снова унижение — вроде того, коему подвергли меня Бене и Андерсон!

Вот до чего мы дошли. Чарльз сгорбился у одного поручня, я гляжу в сторону, прислонившись к другому, на шканцах. А посмотреть было на что — корабль качался на волнах, ветер свежел, на мачтах вздулись паруса — целый мир цвета слоновой кости, пожелтевшей слоновой кости. Семь узлов! Да, Чарльзу трудно такое проглотить. Я вскарабкался на полуют, встал у него за спиной и с напускной беспечностью произнес:

— Выходит, я уволен?

К моему изумлению, он ответил — но не в том же тоне, и даже не рассерженно, а сжал голову руками и произнес голосом, полным глубокой тоски: