Читать книгу "Что не так с этим миром - Гилберт Кийт Честертон"

упражняются с лопатой или молотком, киркой или пилой. Как и в случае с мытьем, очевидно, что риторика о телесной красоте, которая свойственна вычурной аристократии, не может быть применима к мусорщику в ее нынешнем виде. Джентльмен всегда должен выглядеть безупречно, но грязь дискредитирует мусорщика не более, чем мокрая кожа – ныряльщика. Сажа дискредитирует трубочиста не более, чем глина – Микеланджело или кровь – Баярда[176]. Эти представители традиций частных школ не сделали и не предложили ничего в качестве замены нынешней системе снобизма, которая делает чистоту почти недоступной для бедных: я имею в виду общепринятый ритуал донашивания белья и одежды за богатыми. Один человек переодевается в одежду другого, как и переезжает в дом другого человека. Неудивительно, что наших педагогов не пугает, что мужчина принимает поношенные брюки аристократа, ведь и сами они подхватывают подержанные идеи аристократов.

XIII. Родители вне закона

По крайней мере, есть одна вещь, о которой в государственных школах не говорят даже шепотом, и это – мнение народа. Единственные люди, которые, как кажется, не имеют никакого отношения к воспитанию детей, – это родители. И все же у английских бедняков есть весьма определенные традиции. Они скрыты за смущением и иронией, и те психологи, которые пытались в них разобраться, говорят о них как о чем-то странном, варварском и тайном. Но на самом деле традиции бедных – это в основном просто традиции человечества, о которых многие из нас давно позабыли. Например, у рабочих есть такая традиция: если приходится говорить о какой-то мерзости, лучше говорить о ней грубым языком – в таком случае у человека меньше шансов поддаться соблазну ее оправдать. Но все человечество следовало этой традиции, пока пуритане и их дети, ибсенисты[177], не выдвинули противоположную идею, будто не имеет значения, что вы говорите, если вы говорите это умными словами и с умным видом. Или опять же образованные классы наложили табу на высмеивание внешности, но, поступая так, они табуируют не только юмор бедняков, но и более половины здоровой мировой литературы: они прикрыли носы Панчу и Бардольфу, Стиггинсу и Сирано де Бержераку[178]. Опять же образованные классы усвоили отвратительный и языческий обычай считать смерть слишком ужасной темой, чтобы о ней говорить, и предоставили ей оставаться в секрете, как некоему личному уродству. Бедные, напротив, сплетничают и хвастаются своей утратой, и они правы. Они владеют истиной психологии, которая лежит в основе всех похоронных обычаев сынов человеческих. Лучший способ уменьшить печаль – открыто поделиться ею. Чтобы пережить болезненный кризис, нужно признать, что это кризис, позволить людям, которые ощущают печаль, хотя бы на это время ощутить и собственную значимость. В этом отношении бедняки – жрецы всемирной цивилизации, в их душных застольях и торжественной болтовне чувствуется запах поминальных пиров Гамлета, пыль и эхо погребальных игр Патрокла[179].

Явления, которые филантропы с трудом оправдывают или вовсе не оправдывают в жизни трудящихся классов, – это явления, присутствие которых придется, выходит, оправдывать во всех величайших памятниках человечества. Может быть, рабочий так же груб, как Шекспир, или так же болтлив, как Гомер; если он религиозен, то говорит об аде почти так же много, как Данте; если не религиозен, то говорит о выпивке почти так же много, как Диккенс. Также бедняк не далек от исторической традиции, когда он меньше думает о церемониальном омовении, отвергнутом Христом, и больше о том церемониальном питье, которое Христос особо освятил. Единственное различие между нынешними бедняками и святыми или историческими героями – то самое отличие, которое отделяет обычного человека, способного чувствовать вещи, от великого человека, способного их выражать. То, что он чувствует, – наследие человечества. Теперь, конечно, никто не ожидает, что извозчики и угольщики могут в полной мере быть наставниками своих детей, как не ожидают этого от сквайров, полковников и торговцев чаем. Вместо родителей требуется специалист по образованию. Но директор Харроу in loco parentis[180], а директор школы в Хокстоне – скорее contra parentem[181]. Мутная политика сквайра, размытые добродетели полковника, душа и духовные стремления торговца чаем на практике передаются детям этих людей в английских частных школах. Но здесь я хочу задать очень простой и решительный вопрос: может ли кто-нибудь из ныне живущих хотя бы попытаться объяснить, каким же образом особые добродетели и традиции бедных передаются в их образовании? Я не прошу, чтобы юмор уличного торговца вызывал в школе такую же бурную реакцию, как в пивной, но проявляется ли он вообще? Приучили ли ребенка симпатизировать отменной жизнерадостности и жаргону отца? Я не ожидаю, что жалкие, нетерпеливые, благочестивые матери с их строгой одеждой и запеченным мясом будут точно скопированы образовательной системой, но имеют ли они хоть какое-то влияние на систему образования? Относится ли к ним хоть с малейшим вниманием или уважением учитель начальной школы? Я не думаю, что директор школы будет ненавидеть больницы и благотворительные центры так же сильно, как отец школьника, но ненавидит ли он их вообще? Симпатизирует ли он хоть самую малость точке зрения бедняка, противостоящего официальным учреждениям? Разве не вполне очевидно, что обычный учитель начальных классов сочтет не просто естественным, а прямо-таки делом чести искоренение всех этих грубых легенд о трудолюбивом народе и делом принципа – проповедование мыла и социализма в борьбе против пива и свободы? В младших классах учитель работает не на родителей, а против них. Современное образование означает передачу обычаев меньшинства и искоренение обычаев большинства. Вместо христианского милосердия, шекспировского смеха и высокого гомеровского почитания мертвых беднякам навязали педантичные копии предрассудков таких далеких от них богачей. Они должны думать, что ванна – это необходимость, потому что для счастливчиков это роскошь; они должны размахивать шведскими дубинками, потому что их хозяева боятся английских дубинок; и они должны побороть свое предубеждение против того, чтобы их кормил приход, потому что аристократы не стыдятся того, что их кормит страна.

XIV. Глупая ошибка и женское образование

То же самое и с девочками. Меня часто всерьез спрашивают, что я думаю о новых представлениях о женском образовании. Однако новых идей о женском образовании нет. Нет и никогда не было даже следов новой идеи. Все, что реформаторы системы образования сделали, – задались вопросом, чему обучают мальчиков, а затем принялись обучать тому же девочек; точно так же, как они задались вопросом, чему учат молодых сквайров, а затем научили этому молодых трубочистов. То, что называют новыми идеями, – это очень старые идеи,