Читать книгу "Доктор, который любил паровозики. Воспоминания о Николае Александровиче Бернштейне - Вера Талис"

позвонила директору института Асратяну в Ленинград. Я знала, что у них с Николаем Александровичем были отношения сложные. Надо сказать, что Асратян вообще был сдержан, он его никогда не ругал, но было ясно, что это были два совершенно разных человека. И я спрашиваю Асратяна: «Эзрас Асратович, вы не будете возражать, если мы панихиду по Николаю Александровичу Бернштейну организуем в нашем институте?» Он говорит: «Конечно». И мы все, кто был рядом, стали организовывать панихиду в этом большом круглом зале нашего института. Хотя он был членкор АМН, никто из членов Академии медицинских наук не пришел на похороны, кроме людей, которые были вокруг него. Во время панихиды вдруг входят двое рабочих и вносят большой венок от АМН. Его не принес кто-нибудь из академиков, а были присланы рабочие с этим венком, что некрасиво ужасно. Народу было много, но все – молодежь. Вот так мы организовали эти похороны…

Чем еще интересовался Николай Александрович?

Интересное есть у меня еще воспоминание о том, что Бернштейн писал не только научные статьи. Это был чрезвычайно широкий человек. Я вообще считаю, что я за свою жизнь однажды контактировала с гением. На меня произвели впечатление его статьи в журнале «Наука и жизнь». Одна – о почерке[96]. Почерк – это тоже регистрация движений, и он как-то очень интересно об этом писал. И вторая статья, совершенно невообразимая. О катастрофе в Англии на Тэйском мосту в XIX веке[97]. Дело в том, что в этом месте железная дорога шла параллельно берегу и один из фиордов, которые там есть, был перекрыт очень длинным мостом. Таким длинным, что на нем помещался целый поезд. Строили его самые лучшие инженеры. И ездили по нему довольно долго, но однажды была страшная буря, и эта буря застала состав с пассажирами на мосту. Случилось так, что ветром этот состав скинуло с моста и было много жертв. Бернштейн написал о Тэйском мосте статью, где сделал попытку проанализировать механические причины того, что случилось. Что не учли инженеры? Это были хорошие инженеры, но они не учли того, что, когда дует очень сильный ветер, поезд становится как парус и ветер ударяет в вагоны и сдувает его.

Он и об Эйфелевой башне писал.

Об Эйфелевой башне я не знала… Это был очень мягкий человек, видите по тону писем. Я не была его близкой сотрудницей, и тем не менее он пишет «друг» и с полным уважением. Но он был очень уязвимым, и он очень быстро уже уставал в это время.

Вы чувствовали это?

Я чувствовала это, слишком долго общаться с ним было трудно, потому что он уставал. Но и лет ему было много.

Вы обсуждали с ним непосредственно экспериментальную деятельность?

Я занималась электромиографией, ЭМГ[98]. Это то, чего он во времена своей экспериментальной работы еще не имел. И его интересовала миография в связи с тем, что я тоже занималась координацией движений. Сам он начинал в Институте труда, где они исследовали самые элементарные движения – удары молотком и прочее. Он разработал изумительную технику – циклограмметрию, которая была чудом техники для регистрации кинематики движений. Электромиографа тогда еще не было. Когда мы с ним общались, я работала в Институте экспертизы трудоспособности и организации труда инвалидов (ЦИЭТИН). Это был вообще-то медицинский институт, где лежали больные, но там была электрофизиологическая лаборатория, в которой я наладила ЭМГ. Надо было исследовать больных. Работы повседневной для физиолога было мало, но ко мне попадали эти инвалиды, и я их исследовала. Это было моим первым соприкосновением с ЭМГ, очень еще несовершенной. Моя докторская диссертация была посвящена миографии, и его это интересовало. Мои работы были ему интересны, потому что они целиком касались электромиографического анализа движений, причем движений близких ему, так как он когда-то эти движения исследовал своим методом. И поэтому он дал отзыв на докторскую диссертацию.

Какие это были движения? Точностные?

У нас был институт оценки трудоспособности инвалидов, и в нем был отдел слепых и слабовидящих. С нами работали инженеры. Хотя война давно кончилась, много было слепых людей, особенно детей, они попадали на мины, которые в лесу взрывались, и многие теряли зрение. Это было несчастье, потому что война, казалось, кончилась, но люди подрывались на минах. Был у нас один инженер, который затеял создать систему ручных инструментов для работы инвалидов. Эти инвалиды не только потеряли зрение или оно было слабое, но они лишились и рук.

Из-за взрыва?

Да. И он придумал такие инструменты, а также протезы, которые давали возможность инвалидам существовать и работать (хотя вообще это была странная идея, потому что в технике ручная обработка металла – это доисторические времена. Но тем не менее он хотел научить инвалидов, чтобы они могли опиловкой заниматься, работать зубилом, молотком и т. д.). Я записывала движения электромиографически, сравнивала со здоровыми. Это Николая Александровича интересовало, конечно. Но сам он этим не занимался. Его интересовали результаты, потому что я на основе электромиограмм пыталась проанализировать координацию движений. В частности, работу мышц-антагонистов. В соответствии с нейрофизиологией мы знаем, что мышцы-антагонисты должны работать по очереди, потому что оказывают друг на друга тормозное влияние. А я на своих больных наблюдала, что у них прекрасным образом во время работы работают оба антагониста. Но анализ этого явления показал, что это происходило только у необученных людей. Когда они достаточно долго тренировались, тогда у них действительно в фазу разгибания работал разгибатель, в фазу сгибания – сгибатель. Таким образом, выходило, что эти реципрокные отношения, которые мы знаем со школьной скамьи от Шеррингтона, не реализуются и зависят совсем от другого и это пластичная система и поддается обучению. Это была часть моей диссертации. Его интересовали, конечно, теоретические аспекты, выходящие из моих исследований… Я помню, что долго у него невозможно было сидеть. Минут сорок я могла с ним говорить, а потом чувствовала, что он устал. Он был болен. Это были последние годы его жизни…

Как Николай Александрович относился к кибернетике?

Надо сказать, что кибернетика тогда была под запретом. А ведь работы Бернштейна – первые в России работы, которые применяли принципы кибернетики. Кибернетика же была «буржуазной наукой», и ее вообще нельзя было упоминать. Это была еще одна граница между ним и классической физиологией. Нам все это было страшно интересно. И когда сюда приехал Норберт Винер, он делал доклад в Политехническом музее, и там был переводчик, потому что Винер не говорил по-русски. Но оказалось, что переводчик не может его переводить, поскольку в докладе используется терминология, которую он