Читать книгу "Доктор, который любил паровозики. Воспоминания о Николае Александровиче Бернштейне - Вера Талис"

когда приехала к ней домой брать интервью. Квартира в двух минутах от метро «Профсоюзная», порядок и аскетизм во всей обстановке. Невидимая, но как-то заметно, что нежно любящая Раису Самуиловну, помощница по дому, Раечка. Я записала интервью на диктофон, и Раиса Самуиловна только попросила: «Не надо обо мне, не хватало еще выпячивать мою личность на фоне Николая Александровича». Уезжая, я попросила скопировать отзыв Николая Александровича на докторскую диссертацию Раисы Самуиловны. Он был не просто положительный, а восторженный… Снова встречаемся с расшифровкой стенограммы. Раиса Самуиловна начинает править текст… Снова прихожу со вторым, третьим вариантом, выполненным по ее правкам… Я знаю выражение «редакторский зуд», но у Раисы Самуиловны – высший пилотаж. После очередной встречи Раиса Самуиловна звонит в лабораторию: «Верочка, я в отчаянии, интервью не выходит!» Текст к этому времени «съежился» примерно на две трети… В конце концов Раиса Самуиловна утвердила его своей подписью. «Вот и еще одна печатная работа», – сказала она на прощание. А мне был преподан урок научной щепетильности, бескомпромиссной борьбы за качество, о котором Николай Александрович и писал в своем отзыве: «…работа Р. С. Персон… начатая сперва в чисто прикладном плане (восстановление трудоспособности, организация труда инвалидов и т. п.)… выросла постепенно в теоретическое исследование большой физиологической значимости, с использованием четко отточенной техники, регистрации и анализа, и своими главными выводами смогла принести пользу тому же прикладному плану, в котором была первоначально предпринята».

Интервью 2010 года

Как вы познакомились с Николаем Александровичем Бернштейном?

С Бернштейном я лично познакомилась где-то в начале 1960‐х годов. С работами его я, конечно, была знакома и раньше, особенно с его исследованиями движений человека методом циклограмметрии. Сначала я встречала его на конференциях, а потом меня с ним познакомили, и я стала бывать у него дома. Однажды мы вместе участвовали в небольшой конференции, которую устраивали в Институте физкультуры в мае 1965 года (там тоже занимались физиологией). Мы с ним сидели в президиуме вдвоем, и кто-то нас сфотографировал. На этом фото он мне очень нравится. Я отрезала часть фотографии (себя), а его портрет оставила и дала увеличить и размножить. Этот портрет у меня стоит.

В чем заключалось ваше общение?

Бернштейн писал отзыв на мою докторскую диссертацию. Он мне дал рукописный текст отзыва с тем, чтобы я сама отдала его перепечатать. Машинистки у него не было. В этом отзыве очень много интересных его мыслей, потому что он не ограничился тем, что дал отзыв, высказал и свои идеи. Еще у меня сохранилось присланное им поздравление с Новым годом. Дело в том, что последнее время он нигде не работал, хотя был членом-корреспондентом Академии медицинских наук. Принимал он дома, я у него была. Квартирка была такая убогая, с небольшим столиком, как у студентов. Жил он плохо…

Это была коммунальная квартира в Большом Левшинском переулке?

Он имел в ней, по-моему, две комнаты и жил с приемной дочерью. Когда я там бывала, то видела две смежные комнаты проходные, и в одной была его чуть ли не кушетка, на которой он спал. В общем, очень бедный вид. Не так должен жить членкор АМН.

Как к нему относились другие физиологи, особенно обладающие административными функциями?

А его действительно травили. До самого последнего времени, когда травли такой уже не было, все равно считалось, что господствующая идея в советской физиологии – это павловская идея, рефлекторная теория. А он от рефлекторной теории совершенно отошел, считал рефлекс не основой, а просто элементом движения, то есть что принципиального значения в организации движений рефлекс не имеет. Он спорил не столько с Павловым, а с теми выводами, которые делались из павловских опытов. Попытка построить поведение живого организма на теории условных рефлексов была для него совершенно неприемлема. А в то время постепенно стали появляться молодые физиологи, которые начали читать литературу. До этого ведь мы не имели возможности читать иностранную литературу. Был какой-то неполный перевод Шеррингтона на русский язык, и по нему учились. Мало кто и языки знал. Вообще, до этого Бернштейн работал больше экспериментально, и его анализ был еще только на низком уровне, а уже потом, когда павловское учение заполонило всю физиологию высшей нервной деятельности, он занял антипавловскую позицию. Был тогда и Институт высшей нервной деятельности, директором которого был Асратян, ученик Павлова. Я там работала старшим научным сотрудником в одной из лабораторий. И поскольку лаборатория занималась движениями человека, то мы все знали Бернштейна, а Бернштейна очень не любили официальные власти, потому что он открыто говорил, что павловские рефлексы – это, конечно, правильно, но они не объясняют движения, и, наверное, поэтому он так жил… Я не была близким к нему человеком. Но я приносила ему свои работы, показывала, советовалась. В общем, была его круга.

Последние годы у него часто бывали молодые физиологи. Вы тоже регулярно приходили к нему домой?

Регулярно я к нему не приходила, но я вообще бывала там, где бывал он, – приходила на его выступления, что было довольно редко… Он был по-старомодному вежлив – «многоуважаемый друг», иначе он не обращался. Например, «многоуважаемый друг Раиса Самуиловна, извещаю вас, что мой микродоклад в Нейрохирургическом институте состоится в эту среду» и т. д.

Вы много раз бывали у него дома?

Нет, наверное, раза два всего. Я приходила к нему советоваться. Понимаете, хотя он нигде не работал, вокруг него была такая компания из людей, которые были его крови. Виктор Гурфинкель, например, и многие другие, которых я сейчас даже не помню. Сотрудники Виктора Гурфинкеля работали в другом институте, но наши работы были очень близкие, они занимались движением и электромиографией. Виктор Гурфинкель тоже увлекся новыми идеями и читал Бернштейна и вообще очень любил его и был с ним гораздо ближе, чем я.

Где работал в это время Николай Александрович?

Бернштейна отовсюду уволили, он был старый и больной, и к нему приходил такой круг молодых физиологов, которым осточертела эта так называемая павловская физиология. И я входила в этот круг. А потом даже так случилось, горькая такая память, что я участвовала в организации его похорон. Потому что, когда он умер, ведь он нигде не работал, и непонятно было, кто и что организует. А в это время в Ленинграде был какой-то симпозиум по высшей нервной деятельности, и почти весь наш институт ВНД туда уехал. Надо сказать, что наш институт находился на Пятницкой улице в красивом особняке[95], где был замечательный зал, в котором проходили заседания, собирался ученый совет. Когда Бернштейн умер, я в полной растерянности