Читать книгу "Воспоминания торговцев картинами - Амбруаз Воллар"

Ответ Дега его ошеломил.

Нужно ли говорить, что Дега не выносил, когда его отвлекали от работы, Ренуар же относился к посетителям терпимо; их присутствие не мешало ему рисовать. Но чтобы уйти из мастерской и развлечься – об этом не было и речи…

Как-то я сказал ему:

– Я знаю человека, всецело преданного живописи, это Вальта, он постоянно живет в Антеоре, и к нему никто не ходит. Его единственное развлечение – охота…

– Что? – воскликнул Ренуар. – Вальта ходит на охоту?.. Он отлучается из мастерской? Если бы папаше Коро предложили поохотиться!..

Действительно, когда после года напряженной работы Ренуар устраивал себе отпуск и уезжал куда-нибудь, то в Варжемон, к своему другу Берару, то в Эсуа, на родину своей жены, а позднее в Маганьоск, в Грае, прежде чем он окончательно обосновался в Кане, режим оставался неизменным: мастерская утром, мастерская в послеобеденное время, за исключением тех погожих дней, когда его мастерской становилось чистое поле.

Что касается Дега, то во время редких отпусков, которые он себе позволял, художник обычно уезжал в Сен-Валери-сюр-Сомм, к своим друзьям Бракавалям, или же в Кё-ан-Бри, к Руарам. За город он отправлялся, только когда чувствовал потребность в пешей прогулке. Можно было видеть, как он шагает по аллеям имения в темных очках с толстыми стеклами.

Приехав однажды как раз в Кё-ан-Бри, я застал его работающим над одним из пейзажей, «эпатировавших» папашу Писсарро. Художник рисовал в гостиной, сидя спиной к окну.

– Мсье Дега, когда видишь, как вы изумительно «передаете» природу, невозможно поверить, что вы делаете это, отвернувшись от нее.

– О, мсье Воллар, в поезде я иногда поглядываю в окошко…

* * *

В то время улица Лаффит была улицей картин. Если кто-то говорил: «Я пройдусь по улице Лаффит», то можно было не сомневаться, что имеешь дело с любителем живописи. Так же и когда Мане говорил: «Стоит сходить на улицу Лаффит» – или, напротив, Клод Моне вопрошал: «Зачем ходить на улицу Лаффит?», это означало, что художник стремится или считает ненужным быть в курсе того, чем занимаются его коллеги.

Что касается Дега, то он любил по окончании рабочего дня заглянуть на улицу Лаффит.

Обычно он садился в омнибус, следовавший маршрутом Пигаль – Винный рынок, и выходил за церковью Нотр-Дам-де-Лоретт, расположенной совсем рядом с улицей Лаффит. Однажды я увидел, как Дега спустился с империала омнибуса вместе с одним из своих друзей, художником Дзандоменеги. Дега негодовал на своих соседок по омнибусу, двух «мерзавок», которые ехали с букетами в руках. Он не выносил запаха цветов, зато каким взглядом художника смотрел он на них! Поднимаясь по улице Лаффит, мы остановились перед лавкой Темпелера; в витрине была выставлена работа Фантен-Латура, изображающая женщину с розами на корсаже, и Дега, показав на этот холст, сказал, обращаясь к Дзандоменеги:

– Большой талант этот Фантен! Но я готов биться об заклад, что в действительности он никогда не видел цветов на корсаже у женщины.

Дзандоменеги вошел в лавку Дюран-Рюэля. Я же продолжил прогулку с Дега. Когда мы подошли к магазину Бернхейма, где были выставлены два полотна Коро и одна картина Делакруа, он спросил:

– Скажите, Воллар, сколько могут стоить подобные вещицы?

Я сознался в том, что мне это неизвестно.

– Ну что ж! Я сам во всем удостоверюсь. И прямо сейчас попытаю счастья.

Через несколько минут дверь в мой магазин отворилась: это был Дега.

– Мне не повезло, – сказал он. – Картины Коро проданы, но я куплю работу Делакруа!

Он действительно ее приобрел. Как-то я зашел к нему во время завтрака. Зоэ, которая выходила за покупками, тут же вернулась вся запыхавшаяся.

– Мсье, несут «делакруа»! – выпалила она.

Дега резво вскочил с салфеткой на шее и побежал встречать работу Делакруа.

Сезанн считал, что художник «выигрывает», рассматривая полотна других художников; но те, кого он называл «другими художниками», были старыми мастерами, и его улицей Лаффит был Лувр. Посвятив вторую половину дня рисунку с произведения Греко, Делакруа или кого-то еще из своих кумиров, он с необыкновенной гордостью говорил вам: «Кажется, сегодня я сделал кое-какие успехи».

Колдовские чары Лувра испытал на себе позднее и Ренуар. Однажды, уже будучи автором таких картин, как «Ложа», «Завтрак лодочников», он воскликнул, выходя из музея: «Из-за всех этих дурацких рассуждений о новой живописи я потратил сорок лет, чтобы обнаружить, что королевой красок является черный цвет! Посмотрите на Мане, он многое потерял, общаясь с импрессионистами…»

Дега тоже упрекал Мане за то, что тот отказался от своего великолепного «черносливового сока» и стал рисовать в светлых тонах. Но разве сам Дега не достиг, по мнению Ренуара, своих вершин благодаря общению с импрессионистами, создав необыкновенные пастели, напоминающие переливы цвета на крыльях бабочек?

Для всех молодых художников улица Лаффит была своего рода Меккой. Сколько раз я видел там Дерена, Матисса, Пикассо, Руо, Вламинка и многих других.

Вспоминаю выразительную внешность старого художника, папаши Мери, который рисовал птичек, цыплят, утят – словом, всякую мелкую живность, обитающую на птичьем дворе. Можно было увидеть, как он стоит перед витриной магазина с большой папкой под мышкой и терпеливо дожидается, когда торговец знаком предложит ему войти. Устав от ожидания, бедный художник иногда уходил своей еще бодрой походкой на поиски более справедливого ценителя «настоящей» и искренней живописи. Прохожих он упрекал в том, что они слишком медленно ходят по тротуарам. Это еще была та счастливая эпоха, когда люди располагали временем для того, чтобы пофланировать по улицам, и когда нередко можно было натолкнуться на господина, читающего газету.

Папаша Мери изобрел оригинальный способ «восковой живописи», она обладала удивительной способностью сохранять первоначальный тон и высыхала только после смачивания водой. Он опубликовал небольшую книжку, где раскрыл свои секреты. Но поскольку агент, который приобрел этот труд, и через год не продал ни одного экземпляра, Мери, отчаявшись, уничтожил весь тираж. Старый художник часто отлучался из мастерской, чтобы порисовать в зоологическом саду. Устроившись на складном стульчике перед вольерами, он умудрялся сделать наброски своенравных животных, запечатлеть которых было очень непросто, ибо они никогда не сидели на месте.

– Если бы я мог держать их в мастерской, то заставил бы этих паршивых животных сохранять одну и ту же позу, – ворчал он.

Вспоминаю, как однажды, пригласив к себе на обед гостей, он купил живого цыпленка, которого думал использовать в качестве модели, прежде чем отправить на кухню. Но птица все время двигалась. Дочь художника то и дело приоткрывала дверь в мастерскую и говорила: «Папа, поторопись, так мы никогда ее не сварим». От этого художник еще больше злился на птицу. «Вы видите, – говорил он, призывая меня в свидетели, – эта тварь нарочно суетится!»