Читать книгу "Неизбирательное сродство - Игорь Вишневецкий"

Палящее солнце опускалось над лагуной, отбрасывая золотую дорожку на воду и становясь — в момент погружения в сизо-серую полосу паров, слева от острова Санта-Мария — отчётливо рыжим.

Ощущение было, что воды убыло. Или это только ему показалось?

Марина смолчала на пирсе в Сан-Лаццаро, но в третью ночь их близости ответила какими-то странными, «сестринскими» ласками, неуверенно проводя ладонью по его груди и спине, положив — щекой к щеке — голову ему на плечо, долго глядя мимо, в пространство, прижав свои колени к груди, и лишь потом и очень не сразу открылась, внимательно смотря на него, стараясь губами не попадать в губы, в конце концов, произнесла: «Ну, чего же ты медлишь?» Потом быстро заснула под ним, будто выпав совсем из круговращения ночи и дня, ускользнула в невидимое между-мирие.

X

На следующий день они отправились в Наполеоновские сады, очень похожие на многое, прежде виденное Тимофеем: на классицистские парки Санкт-Петербурга, на Люксембургский сад в Париже, на мадридский Парке дель Ретиро…

Тут и там стояли, будто оплавленные, скульптуры из песчаника: натягивающий выщербленной правой рукой набедренную ткань на мужеское достоинство курчавый безносый юноша (Эрот?), лишённый правой руки бородатый Геракл-Сократ, словно намеревавшийся этой рукой с зажатой в ней дубиной жахнуть по невидимым противникам. Шелестели выгоравшие листья лип, лавра и бересклета. По-прежнему ярко блестели устойчивые к иссушавшему жару кроны каркасов — простого и южного, того самого, цветы которого именовались Лотосом у Гомера:

…Лишь только сладко-медвяного лотоса каждый отведал, мгновенно всё позабыл и, утратив желанье назад возвратиться, вдруг захотел в стороне лотофагов остаться, чтоб вкусный лотос сбирать, навсегда от своей отказавшись отчизны, —

жаловался на своих переменчивых спутников Одиссей. Кое-где цвёл шиповник.

Тимофей, в юности, когда с музыкой не заладилось, раздумывавший над тем, не стать ли ему биологом, и сохранивший кое-какие познания по части флоры и фауны, с интересом отмечал про себя чешуекрылых, порхавших между густыми кустарниками, деревьями и скульптурами:

сонных листовидных носаток, серых, с розовыми и голубыми пятнышками, действительно похожих, когда, сложив створки, они прикреплялись к высоким веткам каркаса, — на иссохшие его листья; потом среди травяных стеблей — пятнистых червонцев, пламенно-красных и тёмно-коричневых с тёмными пятнами и тёмным же ободом крохотных крыльев; и ещё отливавших уже неземною голубизной, яркой и в ослепляющем солнце, крошечных голубянок-икаров; наконец, — вровень скульптурам — целый веер летуний: шафрановых с чёрной каймой на верхних крыльях желтушек, жёлто-чёрных, прекрасных размахом крыл и полётом, только что вылупившихся из куколок молодых махаонов, пылающе-красных — с коричневатым и бурым отливом — бабочек павлиний глаз; коричневых в центре те́льца и крыльев, с расходящимся красным кругом и чёрно-синими навершьями крыл бабочек-адмиралов; и, наконец, кирпично-красных и чёрных одновременно, с крохотными белыми пятнышками в навершиях крыльев — вездесущих репейниц, куда уж без них!

У многих народов их считают за души покинувших нас. Сколько душ было в этих садах, у дверей иномирья, обращающих мысли к Марине, вожатой в его бестолковых блужданиях по улицам, островам и паркам! К сестре сердца и средоточью желаний. В одной лингвистической книге он вычитал, что название племени древних венетов, давших имя городу, может происходить от корня *u̯en-, u̯enə-, означающего «любить» и «желать». Что ж, пускай и венеты, и Марина, живущая ныне на их острове, будут тем «желанным», что одушевляет затопленный жаром окрестный мир.

Внезапно, когда, как ему показалось, наступила счастливейшая, самая осмысленная минута, настроение Марины переменилось: «Никто не должен видеть, какие у нас отношения. Ты сегодня ночуешь в гостинице». — «Посмотрим», — сказал Тимофей, не понимая от неожиданности, что ему сейчас ответить. «У меня кости ломит. Я так не привыкла. Извини. Я тебе позвоню». И — после паузы: «Пора уделить внимание sselboi sselboi[26], как говорили древние венеты, во власть которых над моим сознанием ты так упорно веришь». — «Ты всегда читаешь чужие мысли?» — Марина смолчала. «Что ж, тогда и мне предстоит засесть за доклад: как бы не ударить лицом в грязь». — «Да, пора», — подвела итог Марина.

Так вот они и разошлись: в разные стороны.

Часть вторая. Первоземля

I

Невероятная вонь, и так свойственная некоторым мелким протокам Венеции, с утра наполнила город: высохло большинство каналов.

Обнажилась — ступень за ступенью — подводная, морская жизнь.

Вот ползающие по верхней обшивке каналов среди ещё влажных водорослей в ожидании прилива, который придёт невесть когда, бледные крохотные многоножки и мокрицы. Чуть пониже — стайки морских улиток, которых, как слыхал Тимофей, венецианцы едят, отварив прямо в раковинах, как русские раков.

Ещё ниже — прикреплённые намертво к лежащим в каналах камням и к основанию свай усоногие раки-балянусы, укрывшиеся в свои известковые домики, а по соседству — скопления мидий.

Наконец, мелкая рыба, дохнущая в образовавшихся лужах.

Низко летавшие чайки склёвывали добычу, долбили клювами раковины, рвали на клочья рыбу.

По радио и по телевидению передавали призывы сохранять спокойствие и по возможности насладиться необычайным природным явлением.

Интернет сообщал об экстренном заседании городского совета, намеченном на вечер. Должны были принимать решения по столь неожиданной ситуации.

Солнце между тем жгло и жгло. Если его рассматривать сквозь мощный космический телескоп, то можно было бы увидеть гигантские протуберанцы, отходящие, как длинные локоны, от его тёмного ядра.

Тимофей пошёл вдоль высохших каналов. Остатки влажной жизни убывали с фантастической скоростью, оставляя за собой неподвижные раковины, шершавые мёртвые камни и испаряющееся разложение. Казалось, что взгляду предстали не судоходные прежде каналы, а грубо протоптанные великанские дороги, по которым недавно прошелестел ливень. Нечто первобытное рассекло Венецию горячим ножом на десятки дымящих кусков.

Тимофей уже звонил Марине несколько раз: телефон не отвечал до четырёх дня, пока, наконец, сонный голос с того конца провода не сказал отчуждённо: «Извини, я всю ночь не спала…» — «Стоило ради этого отправлять меня в гостиницу?» — «И всё утро. Послушай, я ведь почти не знаю тебя». — «После четырёх лет знакомства?» — «Всё происходит для меня слишком быстро. Никто не мог предположить…» — «…Что высохнут каналы». — «И даже Большой?» — «И он». — «Ты смеёшься». — «Встречаемся через час у Рыбного рынка». — «Почему там? Сразу видно, что ты не венецианец».