Читать книгу "Долгая нота. (От Острова и к Острову) - Даниэль Орлов"

Потом хором подпевали Семёну Эдуардовичу: «За милых женщин, чёрт возьми, готов я пить крамбамбули. Крамбам-бим-бамбули. Крамбамбули». Эту песню частенько горланил Илюха. В каникулы после первого семестра он съездил домой и вернулся с огромным немецким аккордеоном. Всякий раз, крепко поддав, Илюха усаживался в общежитском коридоре, приваливался к батарее, раздвигал меха инструмента и заводил: «За то монахи в рай пошли, что пили все крамбамбули». Нервные пятикурсницы кидались в него тапками и прибегали к Валентину в комнату с просьбами «заткнуть это радио». Вообще, Илюха имел в общаге авторитет с самых первых дней поселения, когда возглавил битву с комендантшей за электрические чайники. К тому же благодаря его огромному росту и зверской наружности утихомиривать Илюху охотников не находилось. Но Валентина он слушался. Между ними установились столь искрение и доверительные отношения, какие возникают только в юности с первыми глотками собственной свободы и самостоятельности между симпатичными друг другу людьми. Их было двое. Во всех компаниях, в прогулках по ночной Москве, в стычках со шпаной на Гоголевском бульваре, в утренних пробежках до Нескучного сада и даже в походах к Ольге с Надюшей. Илюха, глядя на товарища, не то из солидарности, не то действительно волею чувства начал ухаживать за прекрасной Ольгиной соседкой. На экзамены Валентин с Илюхой взяли за правило заходить первыми из потока, к чему все быстро привыкли и занимали очередь уже за «академиками».

Воскресенский прописался в ту же комнату, что и друзья, но жил у родственников. Его кровать стояла вакантной для всевозможных гостей. Время от времени он неожиданно являлся в компании очередной смазливой фарцовщицы и жизнерадостно скрипел пружинами, пока друзья, укрывшись с головой, делали вид, что крепко спят.

— Свободная любовь — это хорошо, — разглагольствовал Воскресенский как-то утром, проводив очередную подругу мимо вахты и теперь с аппетитом поглощая со сковородки яичницу. — Запад пережил сексуальную революцию в шестидесятых. Теперь настала наша очередь. Общество нуждается в очищении от лишних идей, избыточного морального давления, матримониальных иллюзий. Секс такое очищение даёт в полной мере. Социальный имидж современного человека не может зависеть от того, с кем он спит: вон идёт жена такого-то, а это сидит муж такой-то. Это феодализм. Это несовременно. Брак даёт иллюзию стабильности, а на самом деле лишает человека права ежеминутного выбора. Зачем отягощать собственную совесть терзаниями адюльтера, если можно жить без адюльтера и без брака? Всё должно быть легко, по взаимному приятию и к взаимной радости. Общество всё время норовит самоорганизоваться за счёт семьи и семейных ценностей. Ему нужно лишить человека лишних степеней свободы. Вначале граница семьи, потом граница государства. И то и другое противно человеческой натуре. Семья — это идеология. Такой исторический нонсенс. Анахронизм. Мало того, семья вредна для самой популяции. Вот, скажем, я…

— Вот, скажем, ты, — хором повторяли Илюха и Валентин.

— Да, скажем, я. Я жениться не собираюсь.

— Вообще?

— Возможно, в очень отдалённом будущем, когда изменю свои взгляды под влиянием возраста, социального положения или из меркантильных соображений. Я настолько сильно люблю женщин и в женщине настолько сильно ценю личность, что не могу себе позволить эту личность каким-либо образом подавить, тем паче с использованием механизмов института брака. Я ведь отдаю себя без остатка. И стараюсь её взять без остатка.

— Это мы заметили, — хмыкнул Илюха.

— И не стоит иронизировать. Для меня это очень серьёзно. Заметьте, то, что я привожу девушек сюда, — это моё к вам абсолютное доверие. Я не считаю, что занятие сексом подразумевает герметичную отстранённость внутри социальной среды. Это же нормально, естественно, это определено анатомическими особенностями женского и мужского организмов. Стесняться заниматься сексом глупо. К чему это ханжество? Другое дело, если коитус излишне шумен, мешает людям сосредоточиться, заснуть или что-то ещё. Это я понимаю. Это нормально. Это как раз нормальная регуляторная функция общества — взять и сказать: «Андрей, потише, бля!» И Андрей услышит общество и сделает всё тихо как мышка, потому как охать и грохотать для того, чтобы насладиться друг другом, совершенно необязательно.

— А по-моему, Дрюня, ты разводишь здесь откровенное блядство и пытаешься его оправдать лажовой философией. У тебя так всё в кучу намешано, что даже непонятно, что тут нужно опровергать в первую очередь, — Илюха потянулся на кровати и взъерошил волосы.

— Ничего не надо опровергать. Хорошо. Допустим, что нет у меня никакой теории, а есть только ощущение того, что теория существует. Я её открываю эмпирическим путём. Провожу сложный, изнурительный, многодневный эксперимент на самом себе. Вы как будущие учёные, пусть и гуманитарии, должны отнестись к этому с пониманием.

— Нахал, — Илюха сел на кровати и смачно почесал загривок, — точно нахал. Но хрен с тобой, Дон Жуан. Трахайся ты сколько хочешь. Меня это, на самом деле, не касается. Валентин, тот вообще спит так, что его из пушки не разбудишь. Но только не грузи нас своими теориями. Скажи просто: люблю баб. И нормально! Это «люблю баб» мы понимаем. А как там это у тебя: «Герметичная расслоённость внутри среды»?

— Отстранённость, — поправил Воскресенский.

— Ну да, отстранённость. Это ты для этих баб, которых трахаешь, прибереги. Им лапшу на уши вешай. Мы с Валькой люди простые, из русской глубинки. У нас за герметическую расслоённость можно и по морде схлопотать на всякий случай.

— Вы чего, ребята, обиделись, что ли? Вам западло, что мне хорошо, что я люблю девок, а они меня?

— Как раз наоборот. Нас это радует, — Валентин спрыгнул с кровати и стал посреди комнаты, разминая позвоночник. — Мы ничего против мочалок твоих не имеем. А даже имеем «за», хотя, конечно, не в таких количествах. Мы, как бы тебе сказать, за честность в отношениях.

— Во-во, не звезди, короче, лишнего. И будет тебе в жизни счастье, Дрюня, — заржал Илюха.

— Ребята, я не понял, — Воскресенский отодвинул сковородку. Лицо его выражало недоумение.

— Хорошо. Объясняю. — Илюха тоже вылез из кровати, нашарил в кармане висящих на стуле брюк сигареты и уселся на подоконник. — Это комната — такая же твоя, как и наша. Ты имеешь права в ней находиться. Мало того, ты имеешь право делать в ней всё, что тебе заблагорассудится, в пределах разумного. Хочешь трахать баб? Трахай баб. Хочешь трахать мужиков — трахай мужиков, хотя лично меня вырвет.

— Тогда в чём дело?

— Дело в том, что не надо уподобляться большевикам и подводить теории под весь бардак, который творишь. Будь проще. И не кривляйся перед друзьями. Мы тебя всё равно видим насквозь.

Воскресенский после того разговора не появлялся месяца два. Потом стал приходить снова, но теперь к каждой размалёванной дурочке прилагалась бутылка бренди «Слънчев бряг» или пара бутылок «Ркацители», которые тот со значением выставлял на стол. У друзей это называлось «Воскресенский пришёл герметично расслаиваться». К весне он женился на забеременевшей от него носатой студентке МИСИ и приходить перестал. Теперь Воскресенеский был женат уже в четвёртый раз. В активе у него имелось трое детей, что серьёзно подрывало бюджет семьи нынешней. Последняя жена — Лариса, которую Валентин видел всего один раз — на свадьбе и которая Валентину категорически не понравилась, пилила Воскресенского, закатывала скандалы и ревновала. Как назло, работали они вместе. Мало того, Ларису недавно назначили директором департамента, то есть Андрюшкиным начальником. По этому поводу Воскресенский много пил, ходил с серым лицом и частенько приезжал к Вальке с Ольгой жаловаться на жизнь.