Читать книгу "Долгая нота. (От Острова и к Острову) - Даниэль Орлов"

У стены напротив Казанского вокзала расположились таборком пакистанцы. Они лежали на матрасах в коробках с выломанными днищами или, уже почти занесённые снегопадом, липли друг к другу как пельмешки с торчащей начинкой. Даже сквозь густой снежный бульон с клёцками от них густо и нечисто пахло бедой и покорностью. Комок тел у самой стенки заворочался и плюнул под ноги Валентину с Машкой чумазым ребёнком, протянувшим к ним руку.

— Валечка, дай мальчику денег, — попросила Маринка.

— Это не мальчику денег, это тем дядям, что в коробках сидят, — ответил Валентин, но всё равно сунул руку в карман, нащупал там десятку и протянул ребёнку. Тот схватил её и мгновенно нырнул обратно.

— А теперь пойдём быстрей, пока ещё с десяток таких же не набежало.

— Мой герой боится малых детушек? — Маринка с изумлением взглянула в лицо Валентину, и тот почувствовал, что ему стало стыдно за свою обывательскую слабость.

— Твой герой боится, что вы опоздаете на поезд, пока он будет окормлять сирых и убогих.

— Заботливый мой, — Маринка сильнее сжала локоть Валентина. — Тогда побежали быстрее, тётя Света уже вон где.

Светлана действительно оторвалась от них метров на сто и теперь поджидала на пешеходном переходе.

— Принцесса, а почему ты маму называешь Людой, папу Сеней, а тётю — тётей Светой?

— А ещё я называю тебя Валечкой.

— Про меня понятно, так мама твоя меня называет.

— Тогда что тебе непонятно? — в её голосе появилась хитреца. — Мама папу называет Сеня, папа маму — Люда. а я что, рыжая?

— Рыжая, конечно, — засмеялся Валентин, — ты же рыжик. Просто я никогда не слышал, чтобы родителей дети звали по именам.

— Ты много чего не слышал. Например, ты не слышал, что девочки могут рожать в двенадцать лет. А мне уже шестнадцать.

— Ты это к чему? — Валентин почувствовал напряжение.

— Ни к чему. Это я просто так. К тому, что я акселератка и у меня всё быстрее и раньше, чем у других.

— Маринка, ты не беременна часом?

— Дурак!

Она отпустила руку Валентина и зашагала рядом, демонстративно сопя и явно дуясь.

— Тогда я не понимаю, к чему этот разговор про беременность.

— Я сказала, что дурак.

— Принцесса, ведите себя прилично. Если назвали меня своим героем, то не выходите из роли.

— Балбес! — Сложно с тобой, ребёнок.

— Я не ребёнок!

— Хорошо, не ребёнок. Но ведёшь себя как ребёнок.

— А ты ведёшь себя как дурак.

— Сама ты дурочка, — неожиданно для себя ответил Валентин.

— Ах так? Прекрасно, тогда я тебе не скажу, что хотела сказать.

— И пожалуйста.

— Ну и пожалуйста! — Маринка пустилась бегом к пешеходному переходу. Там она обхватила Светлану за руку, повернулась к Валентину и показала ему язык.

Они миновали площадь и, не заходя внутрь вокзала, прошли к поездам. Светлана достала билеты и обрадовалась, что у них шестнадцатый вагон. Однако идти пришлось в самый конец перрона. Нумерация начиналась от Москвы. Проводница, не отвлекаясь от телефонного разговора, взглянула на них и кивнула — мол, заходите. В вагоне оказалось изрядно натоплено. Валентин отыскал нужное купе, убедился, что попутчицами у девушек оказались две пожилые интеллигентного вида дамы, загрузил сумку под полку и стал прощаться. Светлана подала руку, поблагодарила за то, что проводил и пригласила приехать в гости с женой. Маринка, скинув рюкзак, резко повернулась к Валентину, заглянула ему в глаза, вдруг приподнялась на носках, обняла за шею и поцеловала в подбородок.

— Мой герой!

— Маринка, меня примут за педофила, — укоризненно и нарочито громко сказал Валентин, обращаясь скорее к пожилым соседкам. Ему стало неловко от неожиданного проявления Маринкиной сексуальности.

Та словно почувствовала Валькину неловкость, повернулась к женщинам и, широко улыбаясь, выдала сакраментальное:

— Я акселерат. Мне можно. Помимо этого, я уже пересекла границу возраста сексуального согласия. Для меня это точка невозврата. А для вас?

Новоселье праздновали на Пасху. Воскресенский любезно предоставил под переезд свой Patrol. За три ходки все вещи оказались на новой квартире. Варвара с визгом носилась по коридору, путаясь у всех под ногами, и время от времени запрыгивала на новую двухэтажную кровать. Эту кровать Валентин собрал накануне из шведского конструктора вместе со столом, тумбочкой, полками и тремя книжными шкафами. Теперь его пальцы со свежими мозолями украшали полоски пластыря. Надюшка с мужем на кухне привешивали дверцы к купленному уже сегодня кухонному гарнитуру.

— Молодёжь! А ну, все ко мне вниз помогать! — Дядя Сеня появился неожиданно в компании Людмилы и Мариночки и торжественно внёс в прихожую запакованный в полиэтилен торшер. — Отличник, я твои книги притаранил. Чуть амортизаторы на дороге не оставил. Ты что, филиал библиотеки собрался открывать? Если бы я знал, что там два шкафа, точно не согласился бы. Оля, ты в курсе, что твой муж втайне от тебя все эти годы скупал в книжных магазинах самые тяжёлые книги?

— Семён Эдуардович, мой муж — гений. Ему позволительны некоторые слабости.

— Ольга, во-первых, слабости для мужчины — это карты, вино и женщины. А книжное стяжательство — это не слабость, а безумие, которое надо лечить либо медикаментозно, либо картами, вином и женщинами. А во-вторых, ты к нему излишне нетребовательна. Забаловала мне парня.

Спустились во двор. Оказалось, что Эскин припарковался у гаражей метрах в пятидесяти от подъезда.

— Эскузе муа, но ближе мне не подъехать, — оправдывался дядя Сеня, — тут какой-то альтернативно одарённый своё ведро поставил так, что мне на нормальном автомобиле и не протиснуться.

Он указал на припаркованный в метре от бордюра Patrol Воскресенского.

— Семён Эдуардович! Не называйте мой автомобиль обидными словами.

— Ах, это вот кто у нас нарушает правила парковки на дворовых территориях! Ну правильно. Недоучившийся аспирант. Пария. Отщепенец отечественной науки.

— Семён Эдуардович! — взмолился Воскресенский, — ну опять вы за своё. Ну, хотите, я сдам кандидатский и напишу эту чёртову работу?

— Нет уж, дорогой мой. Вам теперь наука противопоказана. Своей диссертацией вы нынче дорогу молодым талантам перейдёте. Оставайтесь, как и были, неучем. И переместите своё ведро, — он сделал ударение на этом слове, — на тридцать сантиметров к западу, ближе к любимой вами Америке.

Пока перетаскивали пачки с книгами, наверху накрыли стол, установили музыкальный центр и прикрутили подаренную Надюшкой люстру. В духовке наливалась карибским загаром утка. На плите потела латка с грибным гарниром. Запахи пищи торжественно вступали в морганатический брак с запахами свежего ремонта. Пришедший последним Валькин аспирант Григорий стремительно уронил в прихожей стеклянную банку с солёными огурцами. Квартира теряла невинность, превращаясь в жильё.