Читать книгу "Алиби - Евгения Палетте"

– Так что, тренироваться и тренироваться, – добродушно рассмеялся Берндт. – Но пока вы воевать не можете, вам надо гулять. И Амели вам поможет в этом. Правда, Амели? – спросил через плечо Берндт, зная, что Амели собирает листья совсем рядом.

Амели подошла, повернула к Андрею свое розовое лицо и неизвестно чему, улыбаясь, согласно кивнула. Неожиданно на мосту показалась военная патрульная машина. Андрей быстро посмотрел на Томаса, потом на Берндта. Бернд, поглядев на Андрея, прикрыл глаза. Андрей понял, и на всякий случай остался на месте, чтобы не было видно, что он хромает.

Автомобиль съехал с моста, и, не останавливаясь, продолжал следовать дальше. Еще нестарый офицер, в кайзеровском шлеме, с пикой, приподнялся в машине и, поправив пенсне, и взяв у сидевшего рядом молодого офицера бинокль, пристально посмотрел этими двумя приспособлениями на гулявших на берегу реки. Потом взглянул на стоявшую неподалеку коляску, на серую, в яблоках, лошадь, и, встретив взгляд человека с веселым, розовым лицом, руки которого были вымазаны чем-то черным, кивнул.

– Uff, ein Rad, – понял он все про колесо, и, не останавливаясь, приложив два пальца к шлему, поехал дальше.

– Uff, ein Oberst, – шутя, сказал Томас, подмигнув Андрею и уже подходя к нему, чтобы помочь.

Пришла Амели с целой охапкой желтых листьев. Это был настоящий букет разноцветья – от зеленого до красно-бурого, кое-где присыпанного кристаллами тающего льда. Она держала букет в руках, глядя на Андрея, ничего не говоря, должно быть, ожидая, что он что-нибудь скажет сам. А он, глядя на ее юное лицо в обрамлении этой желтизны, сливающейся с ее золотистыми волосами, в ее глаза, из которых исходило сияние, не мог сказать ничего из того, что ей хотелось бы слышать.

– Русскому офицеру не нравятся желтые листья? – спросила Амели.

– Они – замечательные, отвечал Андрей, уже глядя в сторону моста, по которому только что проехала патрульная машина, и теперь шла другая, тоже с открытым верхом. В ней двое немецких солдат держали за плечи военнопленного. Это был русский, что было видно по истрепанной офицерской форме, и Горошин поклялся бы – по лицу. Раньше он никогда не думал, что просто по лицу можно узнать своих.

Пленный был спокоен и почему-то смотрел в небо. Через минуту он опустил голову и стал смотреть вперед, на дорогу, ведущую в Миттельштадт, который уже угадывался за редким лесом.

Осознав ситуацию, Андрей сначала отвернулся. Потом нашел глазами удаляющийся автомобиль и долго смотрел ему вслед.

– Поймали, – грустно сказал Берндт. И надолго умолк.

– Сюда, сюда, – наконец громко позвал человек с розовым лицом, в клетчатых штанах. Это значило, что колесо готово.

Заняв свои места, все тронулись в обратный путь. Дорога была знакома. Путь теперь казался прямей и ближе. Несмотря на все тот же, абсолютно круглый, поросший растительностью, холм, который снова пришлось объезжать, несмотря на все ту же ветряную мельницу, у самой реки, которая теперь, казалось, была совсем близко, несмотря на с каждой минутой приближающийся Замок и даже, несмотря на перебежавшую дорогу лису, а потом, через некоторое время, и зайца. Горошину теперь казалось, что обратно они едут быстрее. Лесная страна, подумал он. Полно дичи. И никто не ловит. Вместо зайцев ловят русских военнопленных. Хорошо быть зайцем в Германии в начале декабря шестнадцатого года, осознал он. Но тут же подумал, что лучше уж быть зайцем, чем, даже не военнопленным, а бесполезно существующим субъектом в такое тяжелое для его страны время. Это было подспудно. Это было наяву и во сне, в шутку и всерьез, и все, о чем он думал, о чем говорил, и о чем не говорил, было окрашено этим непостижимым, щемящим чувством тоски по-своему, по родному.

– Думаю, прогулка удалась, – сказал Берндт, вопросительно посмотрев на всех, когда коляска уже с десяток минут летела навстречу недавно оставленному городу. Потом Берндт перевел взгляд на Андрея, и еще некоторое время смотрел на него, будто спрашивая о прогулке что-то еще.

Андрей с пониманием кивнул.

– Вы осмотрели окрестности. Мы познакомились с вами, – опять сказал Берндт, подводя своеобразный итог.

Андрей опять согласился.

– А теперь мы поедем на главную площадь в этом Городе. Там – музей постоялых дворов. Пожарная каланча. Духовой оркестр, где играют пожарные. Ратуша. И пивная. Иногда на площадь забегает паровозик с красными колесами. На нем любят кататься дети, и за много лет на этом паровозе проехало все населения нашего городка, включая собак.

– Я видел этот паровоз из окна, – вспомнил Андрей.

Берндт кивнул.

– Мне показалось, он возит счастливых людей, – опять сказал Андрей.

Берндт улыбнулся.

– Счастье иногда поднимается к кому-нибудь на подножку, – сказал он.

Но на всех его все равно не хватает.

– А девочка Амели, – намеренно сказал Андрей об Амели в третьем лице, – Тоже ездила на паровозе? – спросил он, заинтересованно поглядев на нее.

– Конечно, – отвечала Амели – И дядя Томас и Берндт, – договорила она. Когда издалека показалась пожарная каланча, Андрей оживился.

Стало весело. И он вспомнил присказку – «Спит, как пожарный».

Откуда и когда появилась эта присказка в его сознании, он вспомнить уже не мог. И в самом деле, что еще пожарным делать, если ни спать, когда пожаров нет, подумал Андрей. Может, это и правильно, с минуту подумал он, но только не для немецких пожарных. Немецкие пожарные имеют духовой оркестр, и играют музыку. И какую музыку! Это и народные мелодии, обросшие многочисленными вариациями, и сюиты, и поэмы, и малые формы – вальсы, польки, марши. И если вальс или полька покажется кому-нибудь похожей на марш, это не беда. Это всего лишь характер. А с характером спорить бесполезно. Время от времени пожарные коллективы съезжаются на музыкальные фестивали, получают высокие места и разного рода премии. А потом возвращаются на свою маленькую площадь с каланчой и игрушечным паровозиком тушить пожары. Когда коляска въехала на площадь, музыканты только что закончили играть вальс «Сказки венского леса».

– Сейчас будет что-то другое, – сказал Берндт, и велел остановить коляску перед музеем постоялых дворов. Но из коляски не выходил.

Прозвучали первые аккорды, и Андрей сразу узнал вальс «На сопках Манчжурии». Кто, когда, в какое лихолетье завез сюда, на эту площадь, русскую грусть, подумал Андрей. Грусть, в которой почти всегда угадывается трагедия. И девятьсот пятый год, уже обозначившийся в этой грусти, где совсем рядом была Цусима, не только не отдалялся, но казался ближе, чем когда бы то ни было. Духовное сродство с этой музыкой словно возвращало его к чему-то тому, что требовало его сил, его души, его жизни. С каждой минутой он чувствовал себя все сильней и решительней, и никак не выраженная благодарность немецким пожарным переполняла его.

Дослушав вальс, все вошли в музей В большом, прямоугольном помещении, около шестидесяти квадратных метров, стояли телеги, коляски, пароконные и с одной упряжью, повозки, крытые экипажи, кареты. На столах лежали колеса, ремни и другие предметы упряжи всевозможных видов и назначений. В центре помещения располагался очень длинный стол и скамьи вдоль него. А несколько манекенов, одетые в костюмы прошлых веков, принадлежащие к разным сословиям, создавали неповторимую атмосферу подлинности такого эмоционального накала, что в сочетании с разнообразной муляжной снедью, которой был завален стол, заставляли остановиться и помолчать, чтобы не сказать чего-нибудь лишнего. Здесь, у этого, или такого же, стола, люди ели, пили, обдумывали и решали дела, потом уходили в тесные каморки-боксы спать. Множество таких боксов было устроено вдоль противоположной стены. Это были тесные помещения в два, не больше, метра, куда были втиснуты кровать, и рядом, впритык – небольшой столик со свечой на нем. Все это закрывалось от посторонних глаз выдвижной фанерной дверью, поскольку главная и основная задача каждого, вошедшего туда, была хорошо выспаться, чтобы утром продолжать путь. Вне сна оставаться там, из-за тесноты, было невозможно. Говорят, там случалась любовь, случались роды, бывало, и убивали за кошелек, за неосторожно сказанное слово, за прошлое, настоящее и возможное будущее. Довольно мрачное место, этот постоялый двор. Везде, подумал Горошин. Хотя, здесь, рядом с пожарными, будто бы веселее. Это не то, что в России, тысяча километров – не расстояние. А если к пожарным добавить еще и паровозик счастья, то и вовсе терпимо. Никогда не знаешь, где найдешь, подумал он опять. Но общество уже выходило из этого заведения. Пожарные играли марш «Тотлебен». Его играют и в России. Но восприятие разное. В России – легкое, почти игрушечное – музыка с затерявшейся где-то в лесной стране маленькой площади с такой же игрушечной каланчой. А в Германии, на маленькой площади, где благополучно умещается целый оркестр пожарных, постоялый двор, Ратуша, Магистрат, полиция и церковь, марш звучит серьезно и как-то настораживающее-предупреждающе. Да вот еще пивная Она тоже здесь же, на площади. И не став ждать, когда паровозик привезет кем-то уже добытое счастье, все вошли в пивную.