Читать книгу "Обитель теней - Филип Гуден"

Болдуин искоса глянул на него.

— И только-то? А мне хотелось бы знать, зачем тот, кто ненавидел его достаточно сильно, чтобы убить, потом тратил время, чтобы позаботиться о теле.

Лоуренс видел, как коронер, презрительно отмахнувшись от последнего вопроса, зашагал прочь, на ходу отдавая распоряжения об охране тел. Келарь глубоко вздохнул. Высказаться напрямик он не мог. Такой поступок был бы слишком чужд его натуре. Однако он чувствовал, что двое незнакомцев настойчивее обычного стремятся выяснить истину. Уж конечно настойчивее, чем проклятый коронер. Ему хотелось рассказать им о венчании. Эти люди, по крайней мере, сумеют распорядиться знанием.

Он терзался сомнениями. Промолчи он — и глупец коронер вполне способен выбрать в подозреваемые первого, кто попадется под руку, — его самого. А обстоятельства таковы, что оправдаться он никак не сумеет. Для бедных не существует справедливости.

— Брат Лоуренс, — окликнул его Болдуин, — послушай, ты, кажется, хотел что-то сказать, когда объявился этот дурень? Что, у этого Пилигрима было много врагов из числа родных девушки?

— Ну, Пилигрим был еще молод, и кто знает, где он мог нашалить. Видно, кто-то где-то затаил на него обиду. Но только не на Джульетту. Это была добрая, милая душа. Я всегда думал, что она станет прекрасной матерью, только не с…

— Не с кем? — подстегнул его Болдуин.

— Мне пришлось дать обет молчания, прежде чем сделать это, — жалобно проговорил Лоуренс.

— Сделать что? Обвенчать их? — проницательно догадался Болдуин, и Лоуренсу ничего не оставалось, как отвести взгляд.

Все же он вздохнул с облегчением. Тайна вышла на свет.

Тимоти Капун навсегда остался малорослым. У него было сложение человека, недоедавшего в детстве — вечное напоминание о голоде, случившемся восемь лет назад. Заразная болезнь оставила круглые шрамы на его лице, так что в целом его наружность была не из самых располагающих.

Войдя в большой зал и увидев отца, греющегося у огня, призванного спасти от сырости не по сезону холодного лета, он угрюмо протопал по плиткам пола и остановился рядом со скамьей, на которой сидел Генри Капун.

— Тебе что надо?

— Отец, я хотел только выразить сочувствие. Мы оба любили ее.

Генри поднял взгляд на сына. Лицо его скривилось, однако он совладал с болью и произнес без всякого выражения.

— Это ты сделал?

— Что, отец?

— Ты знаешь, что! Ты убил свою сестру? Потому что, даже если мне придется за это доживать век в темнице и отправиться оттуда прямо в ад, клянусь, если ты убил мою малышку Джульетту, я добьюсь, чтобы тебя вздернули.

— Отец, не думаешь ли ты, что я мог обидеть сестру? Я тоже ее любил.

Генри сплюнул.

— Тебе не дано понимать, что значит это слово!

Немного спустя Болдуин с Саймоном, сидя в грязной шумной таверне у южного конца моста, обсуждали признание монаха.

— Мне не нравится этот коронер, — согласился Болдуин. — Слишком уверен в себе. Такая уверенность опасна для правосудия. Ему следует слушать и взвешивать улики, а не принимать с ходу одно-единственное решение.

— Ты и с монахом был не слишком любезен.

— Верно, — признался Болдуин и, подумав, ворчливо добавил: — Монах принадлежит к ордену, отличающемуся не меньшей самоуверенностью, чем тот коронер. Клюнийцы так уверены в своем месте в мире и на небесах, что в броне их самоуверенности вряд ли найдется брешь, куда могла бы проникнуть капля сомнения. Я не доверяю людям, не сомневающимся в себе. Для меня сомнения — главный элемент расследования. Сомневаешься в словах каждого свидетеля — сомневаешься потому, что не уверен в собственном понимании. Чтобы добиться правды, необходимо сомневаться во всем.

— Ты не доверяешь ему потому только, что он монах?

— Угу, — кивнул Болдуин. — Боюсь, что так. Однако же он был нам полезен.

— Да, мы узнали, что она была замужем. Только за кем? За тем парнишкой?

Болдуин крякнул. Позволив себе проговориться о главном, монах замкнулся и твердил только, что связан клятвой хранить тайну. Ни на один вопрос не ответил.

— Все равно придется ждать завтрашнего дознания, чтобы услышать показания свидетелей.

— Мне не терпится услышать рассказ первого, нашедшего тело, — кивнул Болдуин. — Два тела… Очень странно они расположены. Мужчину, Пилигрима, затащили в укромное место, а потом постарались, чтобы мертвец выглядел хорошо.

— Как если бы его убил, а потом обрядил для погребения монах? — предположил Саймон.

— Возможно. Но с чего бы монаху его убивать?

— Девушка была привлекательна. Не мог ли монах возжелать ее, убить мужчину из ревности, а потом убить и ее?

— Возможно. Однако брат Лоуренс уверен, что семья девушки питала ненависть к Пилигриму. Они должны были счесть, что такой брак недостоин их малютки. Может, они решили наказать обоих?

— Хотелось бы мне с ними поговорить.

Болдуин покосился на друга.

— Они и просили епископа Уолтера расследовать убийство.

— Не первый раз убийца громче всех требует правосудия. И даже если они ни при чем, все же могли бы рассказать что-нибудь полезное о жизни девушки. Неизвестно, что может пригодиться.

— Верно, — сказал Болдуин и допил эль. — Все же меньше всего я склонен подозревать ее родных.

— Почему?

— Потому что если уж заботиться об одном из убитых, конечно, отец позаботился бы о теле дочери, а не о негодяе, который обесчестил ее — пусть даже в браке.

Они легко нашли дом Капуна. Лондон — огромный город, но даже в нем не так уж много людей столь богатых и могущественных, как Капун. Саймон никогда о нем не слыхал, и Болдуин, насколько он мог судить, тоже, однако они скоро поняли, что в Лондоне это имя известно всем и каждому, а при виде его жилища смутился и Саймон. Ему не привыкать было к дворцам, случалось и самому допрашивать знатных господ — но тут было другое. Совсем не то, что дома, в Девоне. Стоя на улице, называвшейся здесь Стрэнд, неподалеку от дворца самого епископа, Саймон проникся ощущением собственного ничтожества. Окажись он один, тут же и повернул бы назад, но, по счастью, Болдуина, как видно, меньше смущала необходимость подвергнуть допросу такую персону. Рыцарь резко постучал колотушкой и потребовал у привратника провести их к баннерету.

Генри Капун выглядел так, будто слишком долго и слишком много пил. На отечном лице горел нездоровый румянец. У него было круглое лицо, толстая, жирная шея и бочкообразное брюхо, нависавшее над поясом. Саймон подумал про себя, что этот человек не привык скрывать чувства и выставляет душу всем напоказ. Вялый, слабовольный тип, легко сдающийся от малейших невзгод.

Ему быстро пришлось отказаться от первоначального мнения.