Читать книгу "Обитель теней - Филип Гуден"

— Кто вы такие?

Пока Болдуин представлял себя и спутника, Капун, как отметил Саймон, пристально изучал их обоих. Потом он резко кивнул в сторону Саймона.

— Бейлиф из Дартмута? Аббата Шампо знал?

Саймон кивнул.

— Уже лет восемь, как я на него работаю.

— И я его знавал. Добрый человек и торгуется как дьявол. Да, я его знавал. О нем будут жалеть. — Он снова повернулся к Болдуину. — Но не так, как жалеют в этом доме о моей дочери. Надеюсь, епископ Стэплдон велел вам найти убийцу?

— Велел.

— И?..

— Мы только что вернулись с места, где она умерла. Дознание состоится завтра — вам сказали?

— Да. Коронер был так любезен, что послал человека предупредить, когда я могу услышать о ее… ее смерти.

На последних словах его голос дрогнул и плечи поникли, словно под непосильной ношей. Но он тут же встряхнулся и обратил на Болдуина суровый взгляд.

— Мне нужен убийца. Кто бы он ни был, как бы ни был богат — я хочу, чтобы его нашли и повесили.

— В таком случае ты мог бы помочь нам. Мы недавно в городе. Прибыли только вчера. Что ты можешь рассказать нам о своей дочери?

— Джульетта была добрая, послушная дочь. Быть может, я избаловал ее, но после смерти матери… мне казалось… должно быть, я видел в ней многое, что любил в ее матери.

— Ее мать скончалась?

— Она понесла слишком скоро после рождения Джульетты и умерла в родах. Думаю, неудивительно, что Джульетта стала моей любимицей.

— Она была единственным ребенком? — спросил Саймон.

— У меня есть еще сын. Ее младший брат, Тимоти. В какой-то мере я это заслужил…

Саймона заинтересовала эта фраза. Слова звучали странно в устах этого человека, однако многое в его тоне и манерах полностью противоречило первому впечатлению Саймона. Этот человек владел собой гораздо лучше, чем казалось поначалу.

— Мы слышали — прости, сэр Генри, если мои слова разбередят твое горе, но я должен спросить, — мы слышали, что она вступила в тесную связь с неким человеком…

— С кем?

— Ты знаешь человека по прозвищу Пилигрим?

— Уильяма де Монте Акуто? Этого маленького засранца? Да, она была с ним знакома.

— И более того? Хорошо его знала?

Генри Капун помрачнел, от шеи вверх разлился румянец.

— Не намекаешь ли ты, что моя дочь не была целомудренной? Что она блудила? Не думаешь ли ты оскорбить ее память здесь, в моем доме, сэр рыцарь?

— Сэр Генри, я передаю лишь то, что сказали мне. Вы знали, что она замужем?

Генри Капун оторопел. Он пошатнулся, отступил на шаг, слепо нашаривая рукой стул. Саймон бросился к нему, торопливо подставил стул баннерету. Капун рухнул на него, стиснув рукой плечо Саймона, словно только так надеялся сохранить рассудок.

— Она… Нет!

— Того человека, Пилигрима, тоже убили. Его тело лежало очень недалеко от тела вашей дочери. Она вышла замуж в прошлом году, в конце ноября. Я говорил с духовным лицом, присутствовавшим на церемонии. Брак был вполне законным.

— Боже мой! Этот ублюдок! Если бы он оставил ее в покое, ничего подобного не случилось бы!

— Ты полагаешь, ее мужем был Пилигрим?

— Не знаю… Господи!

— Не знаешь ли ты, кто мог желать зла им обоим?

— Только то кровожадное отродье шлюхи, Уильям де Монте Акуто, отец мальчишки!

— Зачем бы ему убивать их? — выпалил Саймон.

— Мы с ним враги, я не желаю иметь ничего общего с ним, а он — со мной. Кости Христовы, если он убил мою малышку Джульетту, я вырву ему сердце!

— Прошу тебя, объяснись.

Генри оскалился. Он уже оправился от первого удара, но рука, протянувшаяся к винному графину, еще вздрагивала.

— В молодости мы с Уильямом дружили. Ровесники, одного положения, и оба были на все готовы, чтобы выдвинуться. А потом я начал преуспевать, приобретал почести и деньги, и мы разошлись. Думаю, он винил меня в своих неудачах и копил обиду, хотя я был ни при чем. Я обращался с ним так же, как прежде. Беда в том, что у Уильяма гнусная натура. Смолоду.

— Как случилось, что в вашей жизни произошла такая перемена? — пробормотал Болдуин.

— Уильям с младых ногтей рвался к успеху и еще в начале века нашел себе союзников. Когда король был еще принцем, Уильям делал все, чтобы заслужить его благосклонность. А я сосредоточился на деньгах и не касался политики. Деньги у меня появились, и тогда влиятельные персоны сами обратили на меня внимание и стали продвигать.

То есть он получил возможность подкупать вельмож, чтобы добиться желаемого, отметил Болдуин, а друг и товарищ его молодости завяз.

— Вы были связаны с людьми, которые и сейчас в силе, не так ли?

Генри скривился.

— Я могу считать молодого Хью ле Диспенсера своим другом. Уильям был связан с Пирсом Гавестоном.

Гавестон был приближен к королю и заслужил такую ненависть баронов, что те поймали его и повесили, как обычного преступника, на пятом году царствования Эдуарда.[12] Болдуин начинал представлять всю глубину ревности, которую питал к его собеседнику Уильям де Монте Акуто — особенно с тех пор, как звезда Гавестона угасла, а звезда Диспенсера воссияла в полном блеске.

Саймон насупился:

— Ты говоришь, этот Монте Акуто мог убить твою дочь. Но какой в этом смысл? Зачем бы ее убивать, если ее союз с его сыном был для тебя обидой. И зачем убивать собственного сына?

Генри минуту смотрел на него застывшим взглядом.

— Затем, бейлиф, что в таком союзе он увидел бы поруху своей чести. Он ненавидел меня и все, что я делаю.

Он отвел взгляд и прикрыл глаза, покачивая головой.

— Видишь ли, я не упомянул еще одного обстоятельства. Моя бедная жена, Сесили — я отбил ее у него. Он ухаживал за ней, а я ее увел. Он никогда не простит мне ее смерти.

«Как и я сам», — договорил он про себя.

Четверг, через день от дня святого мученика Георгия,[13]

болота Бермондси

Следующее утро выдалось ясным и светлым, лишь несколько облачков повисли над городом. Болдуин с Саймоном поднялись спозаранок и после легкого завтрака, перейдя мост, повернули налево, к Бермондси.

Вокруг тел толпился народ. Здесь собрались присяжные — большей частью мрачные и решительные в сознании предстоящего им сурового долга, хотя двое или трое из них, едва достигшие двенадцати-тринадцати лет, боязливо посматривали на коронера. Здешний народ давно привык лицезреть богатых и властных, но не многие радовались при виде человека, уполномоченного безжалостно ограбить их за малейшую провинность.