Читать книгу "Дополнительный человек - Джонатан Эймс"

Подошла мама, вытащила меня из воды и сказала, что в Мертвом море полно соли и она жжет (что я уже знал) и что мне не разрешается плескаться, иначе солдат будет недоволен. Она сказала, что двигаться в воде надо очень медленно и что человек может лежать на ее поверхности, не плавая, из-за соли. Она сказала, что я могу вернуться в море, но я чувствовал себя слишком пристыженным из-за солдата, так что сел на каменистом пляже и уставился на холмы, где были враги, хотя там невозможно было никого разглядеть. И я стал смотрел на двух сестричек Канарек, безмятежно покачивающихся на древних водах.

Мое другое важное воспоминание о поездке в Израиль относится к одной из прогулок. Мы взяли две машины, и меня посадили в машину к нашим израильским друзьям. Я сидел на заднем сиденье с двумя сестричками, которые потребовали, чтобы я поехал с ними. Мне, конечно, это льстило. Девочки были хорошенькие, с вьющимися золотисто-каштановыми волосами, лет, наверное, десяти и двенадцати. Я сел между ними.

Они принялись меня щекотать, я стеснялся, но мне это нравилось. Они говорили по-английски, потому что два года прожили в Америке, как раз в это время наши родители познакомились. Они спросили меня, знаю ли я, как делают детей, я невинно ответил, что нет, и они сообщили мне, что, если я суну свой пенис в их вагину, может получиться ребенок. Я и не знал, что обладаю подобной силой. Затем они стали снова меня щекотать и хватать за пенис, пытаясь расстегнуть ширинку. Хоть мне и нравилось подобное внимание, я также чувствовал угрозу и их численное превосходство. Я знал, что то, что происходит, – плохо и что будут ужасные неприятности, если ширинку удастся расстегнуть, но взрослые на переднем сиденье не имели понятия о том, что творится сзади. В машине не было кондиционера, окна были открыты, а на дороге было шумно.

Девочки настаивали, чтобы я вытащил пенис, поскольку сами они этого сделать не могли, но я не сдался. Я сказал им, что боюсь, что они забеременеют, если коснутся его. Я понял идею насчет того, что пенис должен как минимум коснуться вагины – это соответствовало другим слухам, которые доходили до меня, – и я стал изображать дурачка, надеясь, что сестрички с уважением отнесутся к моим страхам. Кроме того, я не хотел вынимать пенис или позволить им добраться до него, потому что думал, что их настоящая цель – посмеяться над ним и, может быть, ущипнуть его. Но девочки были очень настойчивы, и мне пришлось выдержать настоящую борьбу вокруг своих штанов.

Во время этого сексуального урока и щекотки на заднем сиденье мой отец на светофоре притормозил у машины Канареков. Он наклонился в окно, куря одну из своих ужасных сигар, и, что-то сказав матери девочек, расхохотался. Затем светофор переключился и он обогнал нас. В ту же секунду с неприятным выражением лица мать девочек обернулась к мужу и передразнила моего отца, добавив что-то на иврите – очевидно, саркастическое и колкое. Я мог бы сказать, что она испытывала к нему отвращение. Наверное, она думала, что я не пойму, но я понял.

Это был первый раз, когда я видел, что над моим отцом смеются. Я ужасно расстроился из-за того, что наши хозяева посмеиваются над ним у него за спиной, в особенности когда он думает, что сказал что-то забавное. Мне стало безумно жаль своего отца. Он-то был уверен, что нравится нашим хозяевам, но я знал, что это не так, и не мог сказать ему – я не хотел его ранить.

Но мне также было стыдно за отца. Его смех и его сигара тоже бросились мне в глаза, но, поскольку я был его сыном, мне стало стыдно также и за себя. Я чувствовал, что тоже создан для того, чтобы надо мной насмехались. Мне хотелось вылезти из их машины. Они мне больше не нравились. Девочки почувствовали, как изменилось мое настроение. Они знали, что я понял их мать, и прекратили меня щекотать.

Но я попал в ловушку. Я не хотел быть в их машине, но также не хотел быть с отцом. Его поведение в Израиле было хуже, чем когда он был дома. Он тяжело переносил путешествие. Постоянно был в плохом настроении, кричал, жаловался. И передразнившая его миссис Канарек была первым подтверждением из внешнего мира, что отец и в самом деле странный и раздражающий человек.

Так что я был не единственным, кого он подавлял. Однако по большей части, в особенности когда я был молод, я жалел его. Это был мой способ любить его.

Пока я думал обо всем этом, сидя на камнях у воды в Форт-Скайлере, в тени моста Трогз-Нек, чернокожий, с которым я говорил, неожиданно вытащил из воды рыбу. Не обращаясь ни к кому конкретно и в то же время ко всем, он сказал:

– Вот поймал одну.

Он сразу же решил ее разделать. Может быть, хотел принести домой уже почищенный улов.

– Большая, – сказал я, делая ему комплимент. Рыба была сияюще-черной, с серым брюхом под цвет воды. Я попросил: – Можно мне посмотреть, как вы будете ее чистить?

– Конечно, – разрешил он. – Это быстро. – Казалось, ему приятно иметь зрителей. Я передвинулся на несколько камней, чтобы быть поближе. Остальные рыбаки гордо его игнорировали.

Он начал с того, что содрал с рыбы кожу длинным зазубренным ножом. Я обратил внимание, что он не отрезал ей голову. Так и чистил, пока та была еще жива. Он удерживал ее свободной рукой, а рыба билась и боролась с ним.

– А почему не отрезаете голову? – спросил я.

– Рано или поздно она все равно умрет. А дергается она и без головы.

Он выбросил кожу и внутренности в воду, словно они были мусором, и разложил белое мясо на камнях. Даже выпотрошенная, рыба действительно временами пыталась вырваться. Ее глаза смотрели прямо в небо. Срезав хребет и голову, чернокожий выбросил рыбу в воду. Мне казалось, я вижу, как она двигается, все еще пытаясь плыть, посылать приказы своим мускулам и органам, которые были отрезаны. Я гадал, может быть, она все еще жива, но вскоре она исчезла под серой поверхностью воды.

– Спасибо, что разрешили посмотреть, – сказал я, стараясь быть вежливым и не судить человека за его жестокость, ведь я сам напросился. Я двинулся обратно к Генри и Гершону, чувствуя себя ужасно, думая о рыбе. Я никогда никого не убивал, даже тараканов. Когда следовало наступить на таракана, я не мог. Я представлял, что им – тараканам, муравьям и всем прочим – есть чем заняться, что у них есть мечты, что они любимы.

Я добрался до машины, Гершон лежал под нею, наружу высовывались только его толстые ноги в спортивных брюках. Генри, стоя над открытым капотом, рассматривал черный покореженный двигатель.

– Молодой человек вернулся с прогулки, – сказал Генри Гершону, потом обратился ко мне: – Гершон не может починить машину. Говорит, что она не доедет до Флориды и слишком много денег придется потратить на ремонт. Я должен найти новую машину. Если я не смогу поехать в Палм-Бич, моя жизнь кончена!

«Груди, пожалуйста»

Дни, предшествующие Дню благодарения, Генри проводил в поисках машины. Он читал автомобильную рекламу, разговаривал с людьми из всех пяти районов, назначал смотрины, а потом звонил и отказывался, потому что внезапно сознавал, что голоса по телефону звучат ужасно. Он не хотел встречаться с теми, у кого ужасный голос. Несколько раз встречи имели место, но без последствий. Он все больше нервничал оттого, что не может найти машину, на которой отправится во Флориду.