Читать книгу "Приключения русского дебютанта - Гари Штейнгарт"

История Владимира Гиршкина — отчасти как у Ф. Т. Барнума[1], отчасти как у В. И. Ленина, покорившего пол-Европы (хотя и не ту половину, какую надо было), — начинается очень похоже на многие другие истории. Утром в понедельник. В офисе. В комнате для персонала с первой чашкой растворимого, с бульканьем ожившего кофе.

История Владимира Гиршкина начинается в Нью-Йорке, на углу Бродвея и Баттери-плейс, в самом обшарпанном, богом забытом и бесприбыльном закоулке финансового района города. На десятом этаже башни, занимаемом Обществом абсорбции иммигрантов им. Эммы Лазарус, клиентов встречали их давние знакомые по мрачным госучреждениям третьего мира — желтые стены с подтеками и умирающие гортензии. В приемной, под воздействием мягких, но настойчивых понуканий квалифицированных ассимиляторов, турки заключали перемирие с курдами, тутси покорно вставали в очередь за хуту, а у демилитаризованного питьевого фонтанчика сербы переговаривались с хорватами.

А тем временем в тесном офисе без окон младший служащий Владимир Гиршкин — чистой воды иммигрант, законченный экспатриант, вечная жертва розыгрышей, припасенных уходящим двадцатым веком, и сомнительный герой нашего времени — налегал на первый за утро сандвич с сопрессато, авокадо и двойной порцией специй. Как он любил неумолимую жесткость сопрессато и маслянистое, нежное нутро авокадо! И если спросить Владимира, на Манхэттене летом 1993-го ничего лучше этих водившихся в изобилии и по-янусовски двуликих сандвичей и не было.

В тот день Владимиру исполнилось двадцать пять. Двенадцать лет он прожил в России, тринадцать провел здесь — вот сумма его жизни. И теперь эта жизнь разваливалась на куски.

Нынешний день рождения грозил стать худшим за прожитые годы. Ближайший друг Баобаб отрабатывал во Флориде плату за квартиру, выполняя немыслимые поручения непонятных людей. Мать, возмущенная скудостью достижений первой четверти Владимирова века, не таясь встала на тропу войны. И, будто этого мало, 93-й стал годом Девушки. Неказистой, приземистой американской девушки, чьими огненно-оранжевыми волосами было выстелено пристанище Владимира в Алфабет-сити, словно там прошлась орда ангорских кроликов.

Девушки, чьи приторно-сладкие духи с запахом ладана и мускуса окутывали немытое тело Владимира, вероятно, затем, чтобы напомнить, что его ждет вечером в день рождения. Секс. Каждую неделю, раз в неделю они были обязаны заниматься сексом, потому что оба, он и дебелая Хала, сознавали: без еженедельного секса их связь, повинуясь некоему неписаному закону взаимоотношений, лопнет.

Итак, вечерний секс и Хала. Толстощекая Хала с насупленными бровями и носом-редиской, похожая на провинциальную мамашу, несмотря на драные черные футболки и «готические» браслеты с распятиями, приобретенные в самых навороченных лавках Нижнего Манхэттена. Вечерний секс — предложение, от которого Владимир не смел отказаться, учитывая перспективу пробуждения в абсолютно пустой постели; то есть пустой, за исключением одинокого Владимира. Он хорошо помнил, как оно бывает. Открываешь глаза, поворачиваешься и утыкаешься взглядом в… будильник. Деловитый, несговорчивый будильник, от которого, в отличие от любовницы, не услышишь ничего, кроме «тик-так».

Вдруг из приемной до Владимира донесся неистовый хрип ПОЖИЛОГО русского:

— Опа! Опа! Товарищ Гиршкин! Ай-ай-ай!

Проблемные клиенты. В понедельник утром они являются первыми точно к открытию, выползают из однокомнатных квартирок на Брайтон-Бич, проведя выходные за военным советом со своими скользкими друзьями, за репетицией жалобных речей и гордых поз перед зеркалом в ванной.

Придется принять меры. Собравшись с духом, Владимир встал. Он был один в офисе; за точку отсчета, кроме мебели — детсадовских столов и стульев, — взять было нечего, и Владимир внезапно почувствовал себя необычайно высоким. Двадцатипятилетний мужчина в рубашке из оксфордки, пожелтевшей под мышками, потрепанных брюках с нелепо обвисшими манжетами и ботинках с черными отметинами бытового пожара на носах и по краям, он возвышался надо всем, что его окружало, как одинокий небоскреб, выстроенный в Квинсе, на берегу Ист-ривер. Но Владимир обманывался: он был мал ростом.

В приемной он увидел щуплого охранника из Лимы припертым к стенке. Коренастый русский старикан, принаряженный, как водится, в тряпье с блошиного рынка, с шестидолларовым «ежиком» на голове, орудуя костылями, зажал паренька в тиски и теперь примеривался, как бы половчее укусить пленника стальными зубами. Увы, при первых признаках межнационального конфликта туземные служащие позорно бежали, побросав кофейные кружки с надписью «Гарлем, США» и пакеты с логотипом Бруклинского музея. Лишь один младший служащий Владимир Гиршкин остался ассимилировать массы.

— Нет! Нет! Нет! — закричал он по-русски. — С охраной так нельзя.

Обернувшись на голос, сумасшедший старик брызнул СЛЮНОЙ:

— Гиршкин! Это ты!

Одним сильным движением он оторвался от охранника и заковылял к Владимиру. Старик особой статью не отличался, а под тяжестью зеленого рюкзака на спине казался еще ниже. Одна сторона его небесно-голубой рубашки в латиноамериканском стиле от груди до пупка была увешана советскими военными медалями; награды наискось оттягивали воротник, обнажая жилистую крепкую шею.

— Что вам от меня надо? — спросил Владимир.

— Что мне от тебя надо! — заорал русский. — Черт побери, какая спесь! — Трясущийся костыль нацелился в грудь Владимира. Безумец изготовился к бою. — Я звонил тебе в прошлом месяце, — заявил старикан. — Ты был такой культурный по телефону, припоминаешь?

Культурный? Тогда это был точно Владимир. Он внимательно посмотрел на человека, испортившего ему утро. Широкое славянское (то есть не русско-еврейское) лицо с паутиной морщин, таких глубоких, словно их вырезали перочинным ножиком. Кустистые брежневские брови во весь лоб. Островок волос, все еще русых, неподвижно покоившийся строго на географическом центре лысины.

— Мы разговаривали, э? — произнес Владимир безучастным — «мне все до фонаря» — тоном советского чиновника. Особенно ему нравилась частица «э».

— Ну да! — подхватил старикан.

— И, э, что я вам сказал?

— Сказал прийти сюда. Мисс Хароссет тоже сказала прийти сюда. Вентилятор сказал прийти сюда. Вот я и сел на пятый поезд до Боулинг-Грин, как ты велел, — закончил инвалид с довольным видом.