Читать книгу "Неслучайные встречи. Анастасия Цветаева, Набоковы, французские вечера - Юрий Ильич Гурфинкель"

туфли, а также продукты на дорогу. В мыслях Чижевский уже представлял себя в лаборатории Каролинского института в окружении необходимых приборов для получения ионов воздуха, в тепле, от которого давно уже отвык, – в Калуге дров и угля недоставало. Он даже намеревался совершить ряд путешествий по европейским странам и прежде всего в Италию.

Но за два дня до отъезда на рассвете его разбудили… В глаза ударил яркий свет. Перед ним стоял посыльный в буденовке. Под окном тарахтел его мотоцикл с коляской. На нем его и повезли в Народный комиссариат по иностранным делам, где Чичерин, комиссар, по-нынешнему министр иностранных дел, отрываясь от бумаг, с которыми он работал при свечах, несмотря на светлеющее небо, сообщил, что поездка делегации, увы, отменяется. Чрезвычайная комиссия сочла ее нецелесообразной, а заграничные паспорта надлежит сдать. Была даже сказана загадочная фраза: якобы причиной такого неожиданного поворота событий оказался поэт Константин Бальмонт.

Позже все прояснилось. Бальмонт действительно придумал, как сбежать из Советской России, не дожидаясь «философского парохода».

За некоторое время до своей поездки на Запад он написал патетическую оду молодой Советской Республике, которая произвела большое впечатление на Луначарского, народного комиссара по делам культуры. Дальше – по сценарию. Бальмонт попросил отправить его в Европу с тем, чтобы своей поэмой просветить русскую эмиграцию, дать ей возможность оценить масштаб происходящих в стране позитивных перемен.

В изложении Чижевского Бальмонт с заграничным паспортом в кармане, с приличными командировочными после шумного банкета отбыл из Москвы. Но, едва поезд пересек границу, прямо на перроне вокзала Бальмонт рассказал встречавшим его представителям прессы все, что он думает о новой власти. Под впечатлением от его выступления Ленин, которому Чрезвычайная комиссия в подробностях сообщила о происшедшем скандале, наложил резолюцию – впредь таких ошибок не допускать. Судьба поездки в Швецию на конференцию А.Л. Чижевского и его коллег была решена.

В дневниковых записях Чижевского история эмиграции Бальмонта представлена довольно односторонне. Она перекликается с суждением Горького о том, что «поспешные» высказывания Бальмонта сказались роковым образом на судьбе многих русских поэтов, тщетно рассчитывавших в те дни получить разрешение на выезд: в их числе были названы Андрей Белый, Александр Блок, Федор Сологуб.

Однако, оказавшись на Западе, Бальмонт стал мишенью насмешек и даже обвинений в сочувствии Советам. В эмигрантской прессе иронизировали:

…Бальмонт нарушил церемониал бегства из советской России. Вместо того, чтобы бежать из Москвы тайно, странником пробираться через леса и долины Финляндии, на границе случайно пасть от пули пьяного красноармейца или финна, – он четыре месяца упорно добивался разрешения на выезд с семьей, получил его и прибыл в Париж неподстреленным.

Вольно или невольно добавил масла в огонь Луначарский. В московской газете им были опровергнуты слухи о том, что Бальмонт ведет за границей агитацию против советской власти. Это тут же дало возможность эмигрантской прессе обвинить Бальмонта в переписке с Луначарским. «Ну, конечно, большевик!»

Впрочем, и сам поэт, ходатайствуя из Франции за русских писателей, дожидавшихся выезда из России, допустил высказывания, позволившие толковать их двусмысленно: дескать, «…все, что совершается в России, так сложно и так перепутано», при этом намекал на то, что и в «культурной» Европе ему так же глубоко противно. Это послужило поводом для атаки на него публицистов-эмигрантов («…Что сложно? Массовые расстрелы? Что перепутано? Систематический грабеж, разгон Учредительного собрания, уничтожение всех свобод, военные экспедиции для усмирения крестьян?»).

Бальмонт не был второстепенной, тем более случайной фигурой в русской литературе и в политической жизни России. В 1901 году он участвовал в студенческой демонстрации в Петербурге, а спустя несколько дней на литературном вечере в зале Городской думы прочитал стихотворение «Маленький султан», где иносказательно изобразил Николая II – виновника режима террора в России. Из Санкт-Петербурга Бальмонт был выслан на три года без права проживания в столичных и университетских городах. Все это прибавило ему известности и как поэту, одному из лидеров символизма в русской литературе.

А.Л. Чижевский не мог этого не знать. По словам Тэффи, Россия в те годы «была именно влюблена в Бальмонта… Его читали, декламировали, гимназистки переписывали в тетрадки…» Примерно то же писал и Валерий Брюсов: «В течение десятилетия Бальмонт нераздельно царил над русской поэзией. Другие поэты или покорно следовали за ним, или, с большими усилиями, отстаивали свою самостоятельность от его подавляющего влияния».

Осуждал ли А.Л. Чижевский Бальмонта на самом деле? Скорее всего, он искренне возмущался его лукавством. Но с годами внутренний цензор в нем все более пристально следил за тем, что выходит из-под его собственного пера. Интересна запись, сделанная им в тетрадях, по-видимому, уже в 60-е годы, недавно опубликованная А. и Д. Головановыми, биографами А.Л. Чижевского…Следователь во время обыска просматривает груду его рукописей и сугубо личные дневники, отбирая их для изучения. Рядом стоит молчаливый солдат, опираясь на винтовку. «Что может быть там криминального, думал я, – пишет Чижевский в своем неопубликованном при жизни дневнике. – Ведь нужно быть круглым идиотом, чтобы в наш век – век страха – писать что-либо несовместимое с общепринятым мнением. <…> Об этом опасно было даже думать…»

* * *

По аналогии с Золотым веком литературы пушкинской поры плеяда поэтов конца XIX – начала XX века с легкой руки Соловьева получила название Серебряного века русской поэзии. Юность А.Л. Чижевского, его становление как поэта пришлись как раз на то время, когда отголоски Серебряного века всё еще звучали, еще живы были Александр Блок, Николай Гумилев и гражданская война еще не разделила Россию на два непримиримых лагеря.

Трепещет полумрак. Жемчужный свет небес.

Как паутина сон. Овраги и поляны

Еще наполнены виденьями чудес.

Деревья и кусты одушевленно-странны.

Как запоздала ночь! Не поймана едва:

Мистерия идет и совершает в дреме

Свои деяния. Проснулась лишь листва

И терпким трепетом тревожно будит время.

«…Никто из поэтов начала века не передает лучше вас тончайших настроений, вызванных явлениями природы, – писал Чижевскому Алексей Толстой, – ваши стихи являются плодом большой души и большого художественного чутья…»

Поэтические опыты «юноши в студенческом сюртуке» тепло были оценены Иваном Буниным и его братом Юлием, а также Бальмонтом и Брюсовым. В «Бродячей собаке», в «Стойле Пегаса», в «Домино» – модных тогда клубах – он встречался с Анатолием Мариенгофом, Бурлюком, Борисом Пастернаком.

– Из вас вышел бы неплохой поэт, если бы вы меньше увлекались наукой, – сказал ему однажды полушутя Владимир Маяковский, прочитав сборник его стихов. – Поэзия и наука очень ревнивы: они не признают