Читать книгу "Время, занятое жизнью - Урсула Ле Гуин"

Мощное и гневное движение началось внутри. Бак сотрясался, вибрировал и только что не танцевал. Мы стояли в изумлении и слушали, как отдается эхом в резонаторе ярость по-настоящему разозленной гремучей змеи. Наконец, она стихла.

– Что теперь?

– Отвезем ее куда-нибудь подальше от дома.

– Тут у одного миллионера дом выше по склону, в конце дороги, – сказал Дени. – Я уже выпустил неподалеку от его участка нескольких змей.

Эта мысль показалась приятной. Миллионер никогда не бывал в своем доме, на его красивом холме никто не жил. Территория прекрасно подходила для змей. Трое людей и мусорный бак погрузились в машину и отправились в путь, а змея всю дорогу свирепо выражала нам недовольство низким свистящим стуком. Приехав на место, мы вылезли и выгрузили бак, откинули крышку пластиковой трубой – и змея за считаные доли секунды исчезла в диком овсе, поля которого простирались на тысячи акров.

Мусорный бак был нашим – тем, который до сих пор стоит у ворот и который мусороуборочная компания опустошает по понедельникам. Глядя на него все последующие годы, я не могла не думать о том, что в нем однажды сидела гремучая змея.

Иногда мы получаем жизненные уроки странными способами, которых не ждем, которыми не управляем, которым не рады и которых не понимаем. Нам остается только поразмыслить как следует.

Рысь

Ноябрь 2010 года

На прошлой неделе мы с моим другом Роджером отправились в Бенд, что в Восточном Орегоне, где с девяностых годов обитает множество пенсионеров, ищущих солнца и сухого климата. От Портленда самый короткий путь туда через Худ и далее через обширную резервацию Уорм-Спрингз. Стоял ясный день позднего октября, высокие широколиственные клены светились горами чистого золота в вечнозеленых лесах. Синева неба густела по мере того, как мы спускались с возвышенности в открытую местность сухой части Орегона.

Бенд получил название, думается мне, из-за излучины красивой реки[84], на которой он стоит. На западе высятся Три Сестры и другие снежные вершины Каскадных гор, к востоку простирается пустыня. Еще недавно город рос и бурлил – так много туда приезжало людей, – но экономический кризис тяжко ударил по нему. Его процветание слишком зависело от строительного бизнеса. В центре города все еще хорошо, но уже встречаются заброшенные дома, несколько отличных ресторанов закрылись, а новые курорты около Бачелора[85] так и застыли на стадии разметки территории.

Мы остановились в мотеле на западной стороне реки, домики которого разбросаны в удалении друг от друга и перемежаются можжевеловыми перелесками и зарослями полыни. Длинные широкие улицы извиваются по склонам, пересекаясь друг с другом на круговых перекрестках с тремя и четырьмя съездами. Создается впечатление, что люди, прокладывавшие эти дороги, пытались изобразить то, что обычно получается, когда спагетти роняют на пол. Несмотря на то что Тина из Camalli Books подробно нас проинструктировала и снабдила списком со всеми названиями дорог, всеми выездами и объездами, несмотря на то что шести- и десятитысячефутовые горные пики на западе служили прекрасными ориентирами, мы ни разу не смогли покинуть мотель, не заплутав.

Я начала бояться Олд-Милл-дистрикта. Как только я видела табличку «Олд-Милл-дистрикт», я понимала, что мы снова заблудились. Будь Бенд городом побольше, мы бы до сих пор колесили по нему, пытаясь выбраться из Олд-Милл-дистрикта.

Мы с Роджером приехали туда, чтоб принять участие в чтениях нашей книги Out Here («Прямо здесь»)[86] и автограф-сессии в книжном магазине вечером в пятницу, а затем в Музее высокогорной пустыни вечером в субботу. Здание музея стоит на шоссе 97 в нескольких милях к югу от города. Чуть дальше располагается Санривер, один из старейших и самых больших районов курорта. Роджер предложил пообедать там. Зная, какие деньги хозяева курорта зарабатывают на отдыхающих, я ожидала гастрономических изысков, но здесь предлагали те же горы тяжелой еды, какие можно увидеть в любой столовой в Америке, где главенствует идея о легком завтраке как о фунте-другом начос[87].

Я решила не останавливаться в Санривере и провела несколько вечеров на других великолепных курортах по соседству. Они расположены очень продуманно и органично вписываются в суровый и прекрасный пейзаж. Деревянные дома, окрашенные или расписанные повторяющимися линиями неярких цветов, довольно скромны, вокруг каждого много свободного пространства и сохранены все деревья. Улицы здесь извилистые. Прямым улицам люди, проектирующие курортные территории, говорят твердое «нет». Если улицы пересекаются под прямыми углами, это как бы сообщает нам: «Город», – курорты же стремятся создать впечатление сельской местности, и потому все бульвары и проезды здесь петляют и вьются. Беда в том, что из-за можжевеловых деревьев и зарослей полыни повсюду здания и улицы с бульварами выглядят совершенно одинаково, и если вы не запомнили, что Колорадо-драйв соединяется с Сенчури-драйв до выезда с развязки на Кэскейд-драйв, а при этом у вас нет хорошего внутреннего или внешнего GPS-навигатора – значит, вы потерялись.

Побывав пару лет назад в этих местах в «квартире для бабушки» в каком-то кондоминиуме, я умудрилась заблудиться в сотне ярдов от дома. Петляющие улицы и дороги были застроены группами домов, выкрашенных в приглушенные земляные тона, никаких указателей я не нашла, а дороги без тротуаров все тянулись и тянулись: такие места рассчитаны исключительно на автомобилистов, а я не умею водить машину.

Бенд, я думаю, самый большой город в Америке без системы общественного транспорта. Градоначальники собрались что-то предпринять, только когда накрылся строительный бизнес.

Так что, пару раз основательно заблудившись во время прогулки по кривым улочкам, застроенным изысканно раскрашенными домами, я не слишком рвалась приезжать сюда снова. Но, если бабушка не выходит из квартиры, она оказывается в ловушке. И это очень скверно. Когда входишь в такую квартиру в первый раз, думаешь: «О! Какая прелесть!» – потому что одну из стен жилой комнаты полностью занимает зеркало, отражающее интерьер и огромное окно, отчего помещение выглядит просторным и светлым. На деле же комната настолько мала, что ее почти полностью занимает кровать.

Кровать завалена узорчатыми подушками. Я пересчитала их, но запамятовала, сколько там было, – скажем, от двадцати до двадцати пяти узорчатых подушек и четыре или пять огромных плюшевых медведей. Если убрать медведей и подушки с кровати, чтобы воспользоваться ею по назначению, обнаруживается, что для них нет места, кроме как на полу – и в итоге весь пол оказывается покрыт подушками и медведями. За перегородкой располагается крохотная кухня. Ни стола, ни стула, хотя есть благословенный подоконник, где можно сесть и наслаждаться прекрасным видом на деревья и небо. Так я и жила на подоконнике, прокладывая путь сквозь подушки и медведей, когда приходило время ложиться в кровать.