Читать книгу "В стране моего детства - Нина Нефедова"

– А что бы вы сделали?

– Я бы этих главных заводил в тюрьму посажала. Сиди себе в одиночке, да и скачи, сколько влезет, не смущай народ. Иной из интересу зайдет поглядеть на эти сборища. Конечно, в деревне, какие развлечения? Раз зайдет, другой раз зайдет, а потом и сам заскачет. Вроде бы сначала для смеха, а потом и во вкус войдет. Мой-то, Емельян Петрович, чуть было не заскакал, да во время одумался. Стыдно стало. Потом, правда, плел что-то насчет того, что в интересах медицины скакал, хотел-де проверить на себе психофизиологическое, – Лидия Ивановна запнулась на мудреном слове, – состояние скачущих. Даже статью посылал в какой-то журнал, только не напечатали.

Снова с неожиданной стороны открылся мне «вечный студент» Емельян Петрович. Кстати, виделись мы редко. Фельдшерский пункт, которым он ведал, находился в селе, в 4-х верстах от дома. Да не уверена я, что он обитал и там, чаще всего мотался по вызовам на своей лошаденке. Когда он (обычно вечером) появлялся в своем доме, школьной уборщице Наталье приходилось принять от него лошадь, отвести на конюшню и задать ей сена, потому что сам Емельян Петрович, будучи вдрызг пьян, не в состоянии был этого сделать. Заслышав в сенях тяжелые шаги мужа, грохот опрокинутых, разметанных по пути ведер и кадушек, Лидия Ивановна накидывала на себя шаль или пальтишко и, спрятавшись за занавеску в прихожей, улавливала момент, когда можно было выскользнуть в сени, на улицу, к соседям. Это было сделать нетрудно. Ибо пьяный муж; пер напролом в пальто, в галошах, в неизменной фуражке прямо в комнату.

– Где эта шалава? Эта потаскуха? Я ей покажу сейчас, как с молодыми… Она у меня будет знать!

Заглядывая во все углы и не найдя жены, он врывался в мою комнату, с грохотом распахнув дверь:

– Где она?

Я лежала на своей кровати ни жива ни мертва, так как не найдя жены ни под столом, ни под кроватью, он стаскивал с меня одеяло, решив, что я прячу Лидию Ивановну в своей постели.

– Пардон, мадмуазель, – говорил он озадаченно, не обнаружив жены и, прижав руку к сердцу и раскланиваясь, на цыпочках выходил из комнаты. Я вскакивала с постели и, больше всего боясь, как бы он не вернулся, придвигала к дверям этажерку, хотя понимала, что она плохая мне защита. Но хозяин обычно не возвращался. Слышно было через дверь как он, посылая проклятия «шалаве» и «потаскухе», гремел чугунками в поисках еды, жадно хлебал что-то, а потом, свалившись на диван, засыпал. Только когда начинал раздаваться храп крепко спящего мужа, тихонько открывалась дверь, и Лидия Ивановна на цыпочках проскальзывала в мою комнату.

– Дрыхнет! Можно я лягу с вами?

Я разрешала, правда, в душе неохотно, и не потому, что было тесно (кровать была широкая, с мягкой периной). А просто я боялась, вдруг хозяин проснется ночью, начнет снова искать жену и, обнаружив ее в моей постели, убьет ее и меня.

– Спите спокойно, – успокаивала Лидия Петровна, точно угадав мои страхи. – Теперь он до утра не проснется. Б-р-р – холодно! Вы думаете, где я сегодня спасалась? в школе. Выскочила босиком, мочи нет бежать по снегу, вот я и поднялась наверх в школу, бросила дерюжку возле печки, легла на нее, а ноги-то в теплую золу сунула. Только так и согрелась.

Лидия Ивановна, пригревшись возле меня на теплой перине, скоро спала, а я, растревоженная событиями вечера, долго не могла заснуть. И все думала – думала, как же так получилось, что люди смолоду, по их словам, крепко полюбившие друг друга так исковеркали свою жизнь? в минуту откровения Лидия Ивановна рассказала мне, что Емельян Петрович выкрал ее у отца-лесничего. Выросла она в семье, где было шесть девок-невест. А выбрал он ее одну. И как выбрал-то! Был тогда Емельян Петрович студентом-медиком, работал на холере, с низовьев Волги докатившейся аж до Удмуртских лесов, и там, проезжая раз через кордон лесничего верхом на лошади, увидел шесть девиц, стоявших у крыльца и смотревших на дорогу.

– Садись, красавица! Прокачу! – крикнул он самой красивой, самой пригожей, как ему показалось. Лидия Ивановна, которая была моложе своих сестер, но посмелее, так как была любимицей отца, и ей многое прощалось, не раздумывая, отделилась от сестер и, подхваченная добрым молодцем, села впереди его на лошадь.

– Так и увез он меня от родимого батюшки, от родимой матушки. Только никаким он не оказался студентом, его уже тогда исключили за какие-то беспорядки, а работал он на холере фельдшером. С тех пор, где мы только не побывали, в каких местах только не жили, и холод и голод, бывало, терпели, все было нипочем, крепко любил он меня. А потом вот укоренились здесь. Тоска какая-то, напала, детей нет и не было. Емельян Петрович стал зашибать и крепко. Во всем я виню его работу: лекарь он хороший, вылечит больного, ему везут и волокут в благодарность. Вот и споили человека…

Мне кажется, что Лидия Ивановна что-то не договаривала, объясняя запои Емельяна Петровича. Но вскоре в добрую минуту он сам объяснил мне причины своей болезни.

– Вам, конечно, Нина, извините, что я вас так называю, странно видеть меня в скотском состоянии. Культурный человек, студент, хоть и вечный, ну и так далее, напивается до положения риз. Только ведь не без причины пью… Вы, наверное, слышали, что я супругу свою Лидию Ивановну похитил из родного дома, умыкнул, так сказать, на глазах ее оторопевших сестриц, за что мне от тестя так и не было прощения. Ну, это другой вопрос. Не жалею, что увез, крепко полюбил ее, можно сказать, на руках носил. Сам я, как видите, человек невзрачный, а она красавица, статная, видная. Были мы раз в гостях, в Елабуге тогда жили, вот за столом сосед Лидии справа и говорит ей тихонько: «Чудная, русская женщина, а замужем…» Увидел, что я прислушиваюсь, и замолчал, но я-то понял, что он хотел сказать. Надо было Лидию домой увезти, но где там! Затеялись танцы, а Лидия до них охотница. Весь вечер плясала со своим соседом по столу, техник он был по землеустройству и в Елабуге оказался проездом. Уже около полуночи всем скопом пошли провожать его на пристань. В маленьких городах, что стоят на реке, это первое развлечение – выходить к пароходу. Так вот и мы стояли на дебаркадере, смотрим на пароход, а он стоит белый, весь в огнях, и кажется идет на нем совсем не такая жизнь, как у нас в темной Елабуге. Техник уже взошел на пароход, стоит на верхней палубе, облокотясь на перила, и переговаривается с нами. То ли он знак какой Лидии подал, только она вдруг кинулась к сходням, а их уже убирали. Лидия прыгнула и оказалась на пароходе, и он тотчас же отвалил. Не буду рассказывать, что со мною сталось. Вернулась Лидия месяца через два, как ни в чем не бывало, даже прощенья не попросила, сказала только: «Будешь попрекать – уйду!». С тех пор что-то откололось во мне, обида так и не прошла, пить стал… Ну, да теперь уж все равно, – махнул он рукой, – жизнь к концу идет. Я ведь недаром медик, лучше кого другого знаю, что долго не протяну.

Сама Лидия Ивановна никогда и словом не обмолвилась о том, что когда-то убегала от мужа. Казалось, она всегда была добропорядочной женой, которую и заподозрить нельзя в легкомыслии. Почти каждый день я слышала из своей комнаты ее разговоры с Натальей, у которой завелся «ухажер» плотник, ставивший хозяевам баню. У Натальи был внебрачный ребенок, она тяготилась своим положением: «ни вдова, ни мужняя жена», и подробно рассказывала Лидии Ивановне, как плотник, мужик из другой деревни и, по его словам, неженатый, холостой, подпускал ей «турусы на колесах».