Читать книгу "Твое имя - Эстер И"

сабвуфера. Я представила себе, как женщина прижимает руку к его вздрагивающей сетке, чтобы ощутить на своей коже то, чего она не могла слышать.

Мать О, судя по всему, находилась в своей спальне за закрытой дверью. Тем временем дверь на балкон была открыта. За окном стрекотала армия цикад. Должно быть, в Убежище тоже стрекотали цикады, но, как ни странно, я не помнила, когда в последний раз обращала внимание на этот шум. Квартира О, казалось, была единственным местом, оставшимся на земле, где мои уши вновь могли обрести свое девственное изумление.

С тех пор как я вернулась в Сеул, я старалась не думать о Муне, но теперь я с сильной болью вспомнила, как я совершенно неправильно прожила эти два дня.

Внезапно по гостиной разнесся женский голос, одновременно резкий и кокетливый:

– Здравствуйте. Для вашей безопасности, для безопасности ваших детей, для безопасности пожилых людей, для безопасности ваших домашних животных и для сохранности ваших комнатных растений, пожалуйста, держите окна закрытыми с четырех до шести часов вечера. Здравствуйте. Ради вашей безопасности, ради безопасности ваших детей… – В голосе женщины звучало раздражение на своего адресата за то, что он связался со столькими вещами, которые могут погибнуть. Как только она повторила свою инструкцию полностью, раздался пронзительный звуковой сигнал, а затем снаружи снова зазвучал нарастающий хор.

– Что это было? – спросила я.

О указала на устройство на стене.

– Администрация здания весь день передает это сообщение, – сказала она. – В этом году численность цикад вышла из-под контроля. Мимо деревьев невозможно пройти. Повсюду цикады. Это опасно, почти как идти сквозь облако шрапнели. Ты, скорее всего, пришла с другой стороны здания. В любом случае приедет организация и опрыскает деревья специальным химикатом.

– А что в нем особенного? – спросила я.

– Сначала у цикады отваливаются ножки, – пояснила О. – Затем ее тело трескается. Внутренности выскальзывают целыми. Все жидкости быстро испаряются. Последствия этого истребления будет легко ликвидировать.

Я посмотрела на часы. Было без пяти четыре. Я подумала о своей встрече в иммиграционном бюро. Мне нравилось притворяться, что все еще есть шанс получить наследственную визу. Его не было. Но за те несколько минут, что отделяли меня от того места, где я была, и от того, где я должна была быть, казалось возможным все.

О встала на пороге балкона, задержавшись, чтобы понаблюдать за цикадой, прильнувшей к проволочной сетке. Насекомое яростно жужжало, будто бы высказывая личную угрозу в адрес О. Оно улетело, словно военный вертолет, и затем упало в воздухе из-за кажущейся неисправности. Позже на балконе побывало еще больше цикад, всегда ненадолго и по одной за раз. Это походило на то, как если бы среди цикад на деревьях внизу вспыхнул спор, и теперь они пытались действовать самостоятельно, поднимаясь высоко в воздух, где, оказавшись в ловушке между бесцветными фасадами двух многоквартирных домов, они теряли силу духа и снова резко падали в недовольный рой.

Было без одной минуты четыре. Снаружи было слышно, как жужжит машина, пробуждаясь к гигантской жизни. С видимой неохотой О, наконец, закрыла дверь на балкон.

Мы пошли в ее спальню. Я села на край кровати О и огляделась. Свет был выключен, но немного солнца проникало через единственное окно комнаты. Ее картин нигде не было видно.

– Странно возвращаться в Сеул, – сказала я.

– Где ты была? – спросила она.

– Где-то в другом месте.

О закрыла дверь и, дотянувшись до наличника сверху, развернула белую простыню. Она разгладила складки, но ничего не смогла поделать с дверной ручкой, выпиравшей через ткань. Она присела рядом со мной на край кровати и положила себе на колени проектор.

– Я тоже была где-то в другом месте.

– Да? – спросила я. – Странно, что я не видела тебя там.

– Где-то там еще очень много других мест, – сказала она.

В О появилась скрытность. Казалось, она больше не принадлежит своей комнате. У меня было ощущение, что она действительно была где-то в другом месте, возможно, в большей степени, чем я. Казалось даже возможным, что я вообще там не была. Прежде чем я успела спросить ее о чем-либо по этому поводу, она включила проектор.

Фильм начался. На простыне появилась О в роли художницы. Каждый миг своей жизни эта художница ни к чему не стремится и ни во что не верит. Она живет в погоне за визуальным шумом, наполняя свой холст чем угодно, только не белым. Она обладает виртуозной техникой, но иногда это кажется ей бессмысленным из-за отсутствия идеального объекта. Ее стиль без содержания, индивидуальность без миссии, личность без смысла.

У художницы есть подруга, писательница, которую играет кореянка, совсем не похожая на меня. Эта писательница без умолку болтает о своей одержимости мужчиной. Писательница – точная копия художницы: она не обладает ни техникой, ни стилем, ни индивидуальностью, слишком много себя отдав идеальному сюжету. Когда она не говорит об этом мужчине, она пишет о нем. Ее пространные тексты, написанные в трансе, ускользают от ее собственного понимания. Ее возлюбленный, который никогда не появляется в фильме, – это водоворот, в котором исчез ее художественный потенциал.

В какой-то момент писательница говорит: «Я представляю себе разум как рубашку. Каждая идея – это пуговица или петлица. Мы объединяем идеи в пары – пуговица к дырочке. Так, чтобы две части рубашки совпадали и хорошо сидели на теле. Но я хочу, чтобы моя рубашка сместилась так, чтобы она прижималась к телу в неподходящих местах. Я не хочу, чтобы мне что-то подходило. Пуговица, входящая не в то отверстие, – я преклоняюсь перед этой идеей. Этот вектор – будущее. Вот почему я люблю этого мужчину. Он – тот вектор, который вплетен, как нить, в человека. Он – чистое будущее. Я люблю не столько его, сколько историю о нем. Вот почему я не умею хорошо писать. Какой смысл хорошо писать, если история и так идеальна? Я транслирую его историю. Я ничего к этому не добавляю. Его история как бульон, и я делаю его нежирным и насыщенным».

Я никогда раньше не произносила этих слов. Писательница говорила по-английски с сильным корейским акцентом.

В другой сцене художница и писательница стоят перед фонтаном в детском Гранд-парке. Они смотрят водное шоу, организованное под зажигательные песни о любви, звучащие из динамиков парка. Писательница проходит вперед и становится среди детей, топчущихся в лужах вокруг фонтана. После энергичного вступления начинается припев. Она вскидывает руку в воздух, и толстая струя воды начинает бить прямо из центра фонтана. Она повторяет зачерпывающие движения рукой, заставляя небольшие