Читать книгу "Переполох на загонах - Платон Головач"

будет идти со знаменем Галина. Знамя сама Га­лина пошила и сама вышила на нем лозунг, который при­думали все вместе вот тут на бревнах у клети.

У каждого из этих людей, как никогда прежде, бьется сердце, взволнованное приближением нового, взволнован­ное тем, что завтрашний день узаконит, закрепит, прове­дет навеки борозду между этим новым и старым, в кото­ром жили десятки лет.

Панас с Галиной постояли немного возле клети вместе со всеми и пошли на улицу. Шли молча, думали каждый о своем. А возле бани Ашуркиной свернули в переулок, чтобы выйти за деревню, в поле. Тогда первой заговорила Галина.

— Я всегда,— сказала она,— с первых дней почти бы­ла согласна пойти в колхоз, но молчала, потому что боя­лась, но зато баб своих уговаривала. Послушаю на собра­нии тебя, а потом им то же самое говорю. Ну и споров было, ну и побранили они меня за это. А ты думаешь Макару не они сказали о нас? Они нарочито следили, вы­сматривали, и все ему наговаривали... А вот на собраниях я не умею говорить, может, и тогда бы не сказала, но вижу — обман сплошной подстраивают, и Палашку уго­ворила сказать, и сама сказала. А Палашка, если бы ты знал, как она боялась, насилу уговорила я ее. Хочет сказать, но боится, что ж она, вдова, а они вокруг, как звери, заели бы, если б могли, если бы не колхоз... А те­перь я и сама удивляюсь, как это все вышло. Это, если бы прежде кто сказал у нас, что я в колхоз пойду и мужа брошу, никто бы не поверил. И я не поверила бы этому, а теперь вот бросила мужа и хоть бы что... А от родите­лей что досталось мне! Отец прислал мать, чтобы привела меня. Прихожу я, а он как набросится, а мама в слезы, такой шум подняли, что я даже испугалась. И проклинала меня мама, и упрашивала, она представить себе не может, как это я от всего отказалась — и от мужа, и от хозяйства, и пошла на такое неизвестное, где ничего мо­его... Она не знает, что оно все мое здесь теперь... Разве бы я так хорошо в семье с мужчинами жила, как теперь... Все, словно братья они, а Клемс, как родной отец, еще и лучше...

С левой стороны улочки длинный сарай Ашурки. Про­ходя мимо, Галина вздрогнула и прислушалась. Ей пока­залось, что кто-то спрятался за угол сарая. Она дернула Панаса за рукав, хотела сказать ему об этом, по не успе­ла. Из-за сарая раздался пронзительный свист, а за ним полетели липкие грязные оскорбительные слова:

— Эй ты, шлюха! В открытую гуляешь уже? Дуй, дуй, по-колхозному!

Больно ударили Галину эти слова. Она сразу замолча­ла, выпустила руку Панаса и пошла вперед. Сказала:

— Опять, опять они меня... Следят, куда ни пойду... А это он, мой...

— Глупые они. А ты не обращай внимания. Побол­тают и перестанут, что ж они еще могут? Будут окорблять, и не только, наверное, тебя одну, будут бранить, а разве это пристанет? Переживать из-за этого у нас и сил не хватит... Оставь.

Панас взял ее за руку.

— Оставь. Пускай помозолят языки, все равно не за­претишь им браниться.

— И правда,— согласилась Галина,— стань на все об­ращать внимание, так хоть не живи, а мне хорошо, хоть и ругают, я счастливая. Бабы наши слезами горе свое за­мывают, и я так делала, а за это время я ни разу не пла­кала, а радовалась вон сколько раз... Мне хорошо, что про нас с тобой говорят... ты такой добрый. Они и то о тебе не так, как о других коммунистах говорят...

Помолчав, она предложила:

— Поздно уже, а завтра раненько надо вставать, в по­ле ведь... Идем домой.

По пути домой говорили о другом. Гадали, как будет завтра, придут ли на праздник крестьяне соседних де­ревень. А дома Клемс пошутил:

— А разрешение почему не брали на гулянье? А? Как же это, что и правление не знает?

— Мы недалеко ходили,—ответила с улыбкой Гали­на,— думали, что на близкое не надо разрешения.

— Пусть будет по-твоему. Что с вами сделаешь,— согласился Клемс и сказал:— Может, ты нам пригото­вила б ужин, а то где-то старуха моя пропала. Она вот,— сказал он Панасу,— мужика своего из-за колхоза бросила, а я боюсь, что от меня из-за колхоза старуха моя уйдет. Никак согласиться со мною не хочет, все ворчит еще... А я привык уже, весь век так ворчим друг на дружку...

* * *

Чуть показалось на горизонте солнце, Клемс оделся и пошел будить колхозников. Но те, как и Клемс, давно уж не спали, торопились с завтраком, чтобы не опоздать с выездом в поле. А еще через некоторое время на двор Клемса привели коней и дали им овса. Кони жевали овес, переглядываясь, ожидали, когда подведут их к плугам, поставят в упряжку. Клемс с хлопцами выносил из клети плуги, ставил их на дворе в ряд, чтобы все было наго­тове.

В седьмом часу начали запрягать. Запрягали каждый свою пару. У клети сошлись семьи колхозников. Женщи­ны пришли с малыми детьми, пришли, как на праздник, нарядно одетые, пришли, чтобы за пахарями выйти в по­ле. Группами приходили крестьяне соседних деревень. Не­сколько человек приехало издалека верхом на лошадях. Но никто не пришел из односельчан.

Через час Клемс стал со своей парой и подал знак становиться за плуги. Галина вынесла из клети знамя. Дети бросились к воротам, широко распахнули их, дали дорогу Галине. Она, горделивая и красивая, смотрела на людей и шла, высоко подняв знамя. Косые лучи весеннего солнца золотили багрянец знамени. Легкий ветер качал его, распрямлял, и тогда на полотно выплывали короткие простые слова:

ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОММУНИЗМ!

За Галиной пошла пара Клемса, а за ней по очереди все. Клемс без фуражки, и он, как и Галина, горделивый и радостный, степенно идет за плугом. Ветер игриво ше­велит серебристые густые волосы на его голове. Солнце светит прямо в лицо. А вслед за ними пошли гости, жен­щины и дети.

Рядом с деревней, как раз против солнца, высится холм прошлогоднего ржища, опоясанный узкими полос­ками. Полосы отрезаны друг от друга твердыми высоки­ми межами. На межах сухая прошлогодняя дикая трава.

Галина взошла на холм и ждала. Клемс остановил ло­шадей на дороге, завернул их напротив прошлогодней борозды, снял плуг с деревянного полозка.

— Отсюда начнем,— сказал он. — Будем в