Читать книгу "Пациент - Джаспер ДеВитт"

И первым придал ей его, на свою беду, бедный маленький Джо – настоящий Джо, – по сути заточив в собственном теле. Верно, кто-то из пациентов как-то назвал Тварь в обличье Джо «долбаным чудовищем», но это могло быть воспринято, как если бы тот имел в виду какое-то метафорическое чудовище, не в буквальном смысле. Пациент не верил, что Тварь – это какая-то нелюдь, так что она и не изменилась. А поскольку больше никто не раскусил обман, она так и оставалась запертой в прежнем облике.

Но тут появился я и сообщил ей, что не просто верю, что она нелюдь, – я точно это знаю. А это означало, что я, должно быть, первым делом и освободил Тварь, позволив ей принять любой наиболее соответствующий случаю и эффективный внешний облик – чудовища ли, человека или же потока из крови и мочи, который я тогда ощутил во сне. А при ее способности восстанавливать когда-либо принятые обличья у нее больше не было нужды полагаться на нашу больницу как на некое безопасное прибежище, где профессиональная подготовка людей позволяет им не верить в существование чудовищ.

Таковой была и по-прежнему остается моя теория, объясняющая побег мнимого Джо. Как это ни печально, но, судя по всему, никакого способа доказать или опровергнуть ее просто не существует, а значит, эта неразрешенная проблема так и будет отягощать мою совесть до конца моих дней.

1 мая 2008 г.

Я думал, что пост от 30 апреля и в самом деле будет последним, но просто не могу оставить все на столь печальной ноте. Я хочу, чтобы вы знали нашу нынешнюю ситуацию и что я предпринял, чтобы загладить свою вину перед человечеством.

Нападение прошло для Джослин далеко не бесследно. Она провела пару дней в больнице, а потом укрылась в нашей спальне для дальнейшего восстановления – только лишь для того, чтобы впасть в просто-таки катастрофическую депрессию. Когда же Джослин твердо объявила, что у нее нет никакого желания заканчивать свою диссертацию, и даже зашла так далеко, что вдребезги разбила свой компьютер и диски с резервными копиями прямо у меня на глазах, я предложил ей подумать о переезде. Нам и самим требовалось куда-то сбежать.

Джослин бросила свою программу, а я решил заняться частной практикой. Мои связи со времен резидентуры и учебы в медицинском позволили нам выбрать достойное место для того, чтобы начать новую жизнь. Могу лишь сказать, что в совершенно другом регионе, но не желаю уточнять, где именно. Нападение и травма меняют человека. В течение долгого времени я едва узнавал Джослин, и сильно подозреваю, что она чувствовала то же самое по отношению ко мне. И все же наша любовь выдержала это испытание, так что через полтора года мы поженились. И до сих пор каждый день узнаём что-то новое. Наши шрамы по-прежнему с нами, и мне хорошо видно, как Джослин по-прежнему борется с депрессией. При мне делает вид, будто полностью счастлива, но превратилась в заядлого домоседа и не выказывает никакого интереса к тому, чтобы завести тут новых друзей. Говорит, что я – это все, чего ей надо.

Я же, со своей стороны, всегда стремился вести более деятельный образ жизни. Наверное, потому, что не вырос в окружении богатства и роскоши, как Джослин, – или, может, по той причине, что в полной мере сознаю свою часть ответственности за всю эту историю и готов провести остаток дней, искупая свою вину.

С этой целью я вовсю воспользовался знаниями, приобретенными у того своего памятного пациента. Открыл частный психиатрический кабинет, специализирующийся на лечении детей с бредовым галлюцинаторным синдромом, паранойей и тревожными расстройствами. Большинство случаев довольно стандартны, хотя порой приходится иметь дело и с проявлениями индуцированных расстройств такого рода, вроде как в семье одного мальчика, родители которого на полном серьезе считали, будто его преследует дух умершей при рождении сестры.

То и дело на приеме у меня оказывается ребенок, который рассказывает мне про чудовище, не дающее ему спать. Иногда оно появляется прямо из стены. Иногда из шкафа. Иногда вылезает из-под кровати. Но откуда бы оно ни возникало, это всегда то, чего они боятся больше всего на свете. Только вот теперь стала все чаще звучать новая подробность, способная вызвать проблемы со сном даже у меня самого: иногда эти чудовища провоцируют своих жертв, утверждая, что на самом деле они тоже всего лишь дети, превратившиеся в чудовищ, и умоляя детей, которых мучают, «освободить» их – сказать им, что они тоже люди. Хуже того, иногда я не уверен, действительно ли сами дети просят меня о помощи, или даже дети ли это вообще. А вдруг это какая-то нечисть вроде Джо, злорадно демонстрирующая свои творения единственному человеку, который знает, что она собой представляет и как ее остановить? Иногда кажется, что они смеются мне в лицо из-за этих испуганных, вроде бы совершенно невинных детских глаз.

Но какова бы ни была причина, по которой эти малыши рассказывают мне свои истории о том, что терроризирует их по ночам, факт все-таки в том, что большинство из них – определенно человеческие дети. И эти беззащитные, отчаявшиеся детки и их родные – это те люди, ради которых я и пошел в медицину. Потому что, в отличие от других врачей, я знаю, что стоит на кону. Может, я и сам параноик, но прекрасно помню слова Твари. Помню, как она злорадствовала по поводу того, что «ни у чего вроде него нет ни единого шанса стать добычей», и я лишь мысленно содрогаюсь, повторяя в уме самые первые слова из этой фразы, поскольку понимаю скрывающийся в них смысл: что бы ни представлял собой «Джо», он далеко не единственный. Может существовать целый род подобных тварей, живущих параллельно с нами и лишь теперь начинающих сознавать тот факт, что они могут жить и среди нас.

Ну что ж, будь я проклят, если позволю кому-то из них опять завладеть жизнью ребенка! И полагаю, что мои подозрения обычно верны, поскольку те из наблюдаемых мною детей, которые действительно страдают от такого рода ночных пришельцев, редко нуждаются во второй встрече со мной.

До настоящего момента лишь Джослин знала всю эту историю. И она верит мне. Она постоянно и весьма настойчиво выражала желание, чтобы я рассказал ее кому-нибудь еще, – настолько настойчиво, что мне казалось, будто она этого просто жаждет. До недавних пор я отвечал ей отказом.

Но всего несколько месяцев назад, прежде чем я начал записывать все это, Джослин сообщила мне, что беременна. И на сей раз, когда попросила меня записать эту историю для широкого круга читателей, у нее имелась чертовски веская причина.

– Я хочу, чтобы ты вспомнил, какой ты хороший человек, Паркер, – сказала мне она. – Ты просто не понимаешь, что ты – это лучшее, что когда-либо случалось со мной. Тебе невдомек, насколько свободной я себя с тобой чувствую. Насколько ощущаю себя самой собой, что бы с нами тогда ни случилось. А может, ты никогда и не поймешь. Но если сам не знаешь, что ты хороший человек, то как ты можешь доверять самому себе настолько, чтобы быть хорошим отцом? Кто знает – может, если ты расскажешь эту историю, то сумеешь наконец простить себя? А потом, разве хороший человек позволит миру оставаться в полном невежестве относительно вещей, которые тебе известны?

Слушая эти слова Джослин, я на какой-то миг вдруг увидел перед собой ту женщину, в которую некогда влюбился, – четко различил ее образ за той безумной, перекошенной улыбкой, которая не сходила с ее лица с того самого момента тяжелого испытания, выпавшего на ее долю. И вместе с этой вспышкой узнавания уже знал, что не смогу ей отказать.