Читать книгу "Пятое время года - Н. К. Джемисин"

– Не ходи за мной.

– И не собиралась. – Маленький рюкзачок для Хоа собран. Ты надеваешь свой, проверяешь, чтобы все было прочно и удобно.

– Я не шучу. – Она чуть наклоняется вперед, ее лицо почти дико от ярости. – Ты не знаешь, к чему я возвращаюсь. Я могу жить в огороженном поселении с полусотней такой же ржави, как я. У нас острые зубы и поваренная книга блюд из сочных тупых людишек.

– Ладно, ладно. – Ты делаешь шаг назад, что вроде успокаивает ее. Злоба сменяется облегчением, она продолжает пристраивать рюкзаки поудобнее. Ты тоже получила то, что хотела, так что пора уходить. Когда ты протягиваешь мальчику рюкзак, он вроде им доволен, ты помогаешь ему надеть его как следует. Когда ты занимаешься этим, неприкаянная проходит мимо тебя, и остатки твоей былой личности заставляют тебя сказать:

– Кстати, спасибо.

– Не за что, – беззаботно говорит она, направляясь к двери, – и резко останавливается. Смотрит на что-то. Взгляд на ее лицо заставляет волосы на затылке встать дыбом. Ты спешишь к двери, чтобы увидеть то, на что она смотрит.

Это киркхуша – одна из тех длинных пушистых тварей, которых срединники держат как домашних питомцев вместо собак. Поскольку собаки слишком дороги для всех, кроме самых шикарных экваториалов. Киркхуша скорее похожа на сухопутную выдру, чем на собаку. Они хорошо приручаются, дешевы, поскольку питаются листвой низких кустарников и живущими там насекомыми. И они даже забавнее щенков, когда маленькие… но эта киркхуша вовсе не забавна. Это здоровенная, фунтов в сто тварь с гладкой шерстью. Кому-то она была дорога, по крайней мере до недавнего времени – на ее шее еще сохранился ошейник из тонкой кожи. Она рычит, выскальзывая из травы на дорогу, и ты видишь красные пятна вокруг ее пасти и на когтистых цепких лапах.

С киркхушей, понимаете ли, есть проблемы. Дело в том, что каждый может себе позволить держать такую. Они питаются листьями – пока не почуют пепел, что запускает внутри них какой-то инстинкт, который обычно спит. И тогда они меняются. Во время Зимы все меняется.

Женщина у тебя за спиной шипит, и ты напрягаешься, ощущая, как твое сознание быстро опускается в землю. (Ты по привычке вытаскиваешь его назад. Только не когда вокруг другие люди. Если только выбора не останется.) Она подошла к краю асфальта, наверняка готовясь метнуться в поля и прорваться к дальним деревьям. Но неподалеку от дороги, примерно там, где раньше кричали люди, ты видишь, как волнуется трава, и слышишь тихий хруст и писк других киркхуш – сколько их там, сказать невозможно. Но они заняты. Жрут.

Эта прежде была домашним любимцем. Может, она тепло вспоминает своих хозяев. Может, она замялась, когда остальные напали, и всего лишь попробовала мяса, которое станет основной ее пищей до конца Зимы. Теперь она оголодает, если не забудет о своих цивилизованных привычках. Она то выходит на асфальт, то сходит с него, стрекоча себе под нос, словно в нерешительности – но не уходит. Она заперла тебя, Хоа и неприкаянную в доме, пока борется со своим сознанием. Бедная, бедная тварь.

Ты встаешь и шепчешь Хоа и женщине, если она способна слушать:

– Не двигайся.

Но прежде чем ты находишь что-нибудь безопасное, за что можно зацепиться – скальную инклюзию, которую ты можешь сдвинуть, или источник воды, который ты можешь заставить бить гейзером, что оправдает то, что ты заберешь теплоту из воздуха и жизнь из этой белки-переростка, – Хоа смотрит на тебя и делает шаг вперед.

– Я же сказала, – начинаешь ты, хватая его за плечо, чтобы отдернуть назад, но это все равно что пытаться сдвинуть скалу, одетую в пиджак, – твоя рука просто стягивает ткань. Он не сдвигается ни на йоту.

Протест умирает у тебя на устах, когда мальчик продолжает двигаться вперед. Ты понимаешь, что он не просто не повинуется – в его позе слишком много целенаправленности. Ты не уверена, что он даже заметил твою попытку его остановить.

Теперь мальчик останавливается в нескольких футах от твари. Она перестает рыскать и подбирается, словно… ждет. Чего? Непохоже, что она собирается наброситься. Она опускает голову и бьет коротким хвостом, неуверенно. Она обороняется.

Мальчик стоит к тебе спиной. Ты не видишь его лица, но сразу его коренастая маленькая фигурка становится все менее безопасной. Он поднимает руку и протягивает ее в сторону киркхуши, словно предлагая понюхать ее. Словно она все еще домашний питомец.

Киркхуша атакует.

Стремительно. Они вообще быстрые животные, но ты видишь сокращение ее мускулов, и вот она уже на пять футов ближе, пасть ее разинута, и зубы смыкаются на середине предплечья мальчика. И, о Земля, ты не можешь видеть, как у тебя на глазах умирает ребенок, не Уке, как ты могла это допустить, ты – худшая в мире тварь.

Но можно – если ты сумеешь сосредоточиться – заморозить тварь и не задеть мальчика, ты опускаешь взгляд и сосредотачиваешься, хотя неприкаянная ахает, кровь мальчика капает на асфальт. Смотреть на то, как тварь калечит мальчика, – это мешает концентрации, плевать, что он потеряет руку, главное – спасти ему жизнь…

Воцаряется тишина.

Ты поднимаешь взгляд.

Киркхуша перестала двигаться. Она там, где была – висит, стиснув зубы, на руке Хоа, глаза дикие от… скорее от страха, чем от ярости. Она даже чуть-чуть дрожит. Ты слышишь, как она еле слышно испускает писк, резко обрывающийся.

Затем мех киркхуши начинает шевелиться. (Что?) Ты хмуришься, присматриваешься, но это хорошо видно, поскольку тварь так близко. Все шерстинки покачиваются одновременно, но в разных направлениях. Затем они начинают блестеть. (Что?) Мех застывает. Ты сразу понимаешь, что не только ее мускулы застыли, но и покрывающая их плоть тоже. Не просто застыли, но… окаменели.

И затем ты замечаешь, что вся киркхуша окаменела.

Что…

Ты не понимаешь, что ты видишь, потому продолжаешь смотреть, осознавая все по частям. Глаза ее стали стеклом, когти – кристаллами, зубы – каким-то охряно-желтым волокном. Где прежде было движение – теперь покой, мышцы ее окаменели, и это не метафора. Просто мех изменился в последнюю очередь, перекосился, когда фолликулы превратились во что-то иное.

Вы с неприкаянной просто смотрите.

Ого.

Правда. Ты так думаешь. Ничего больше в голову не приходит. Ого.

По крайней мере, это заставляет тебя двигаться. Ты бочком продвигаешься вперед, пока не видишь всю картину с другого ракурса, но в целом ничего не меняется. Мальчик по-прежнему вроде в порядке, хотя его рука наполовину в глотке твари. Киркхуша по-прежнему мертва. Хорошо. Мертва и безопасна.

Хоа смотрит на тебя, и ты вдруг понимаешь, насколько у него несчастный вид. Словно ему стыдно. С чего бы? Он всех вас спас, даже если метод был… Ты не знаешь, как это назвать.

– Это ты сделал? – спрашиваешь ты его.

Он опускает взгляд.

– Я не хотел пока, чтобы ты такое видела.