Читать книгу "Кровь Люцифера - Ребекка Кантрелл"

«Меня посадили сюда, как обычного вора!»

И он знал, кому обязан своим нынешним местопребыванием: кардиналу Марио. Кардинал Венеции всегда питал нелюбовь к Бернарду в основном потому, что тот противостоял его вековому стремлению перенести штаб-квартиру Ордена сангвинистов в этот обветшалый Город Каналов. Неприятное путешествие в темном трюме было воздаянием за этот грех.

И все же это было лишь досадной неприятностью. Бернард не питал иллюзий относительно грядущего. Хотя он не знал, к какому наказанию будет приговорен за свой куда более тяжкий грех, он уж точно будет низвергнут со своего высокого поста, и падение его будет столь впечатляющим, что трудно даже предположить, до каких глубин оно дойдет. Но сана его наверняка лишат.

Смерть была бы более простым выходом.

Бернард склонил голову. Он служил Ордену сангвинистов почти тысячу лет. Среди них осталось немного тех, кто мог бы сравниться с ним возрастом. И за все это время он никогда не испытывал желания уйти в Святилище, стать одним из Затворников. Этот путь не соответствовал его натуре, его устремлениям.

«Я завоевал свое место среди иерархов Церкви, служа ордену всем, чем мог».

Он поднял скованные руки так, чтобы коснуться большими пальцами наперсного креста. Эта боль была знакомой, успокаивающей. Она напоминала о том, что его служение еще не окончено.

Он должен был сосредоточиться на этом — а не на том, как низко пал, подчинившись желанию Элизабет Батори.

Гнев охватил Бернарда, но он усмирил это чувство, признавая свою вину. Графиня распознала всю глубину его гордыни и обратила против него пламя его собственного честолюбия. Ее слова все еще звучали в памяти Бернарда:

«Только ты наделен силой, потребной для спасения мира».

Она соблазняла его — не только своей кровью, но и своим драгоценным знанием. В ее голове хранились секреты, которых Бернард желал так же сильно, как алкал ее крови. Он слишком охотно заплатил назначенную ею цену. Она знала на каких струнках нужно сыграть.

«И я был ее инструментом».

Но больше этого не будет.

Другие не понимают всех глубин зла, которое графиня несет в своем черном сердце, но это понимает Бернард. Он не сомневался, что вино погубит ее, но если этого не произойдет, он должен быть готов.

Кардинал знал один способ управлять ею, если она переживет обряд. Графиня слишком заботится об этом мальчике — Томми.

Поймай тигрят — и ты поймаешь тигрицу.

Он сумел достать из кармана свой сотовый телефон. Тюремщики отняли у него оружие, но оставили ему этот предмет. Впотьмах Бернард набрал номер. Даже в такие времена оставались те, кто сохранял верность ему.

— Ciao[9]? — произнес голос в трубке.

Бернард вкратце объяснил, что ему нужно.

— Будет сделано, — пообещал собеседник, обрывая связь.

Кардинал испытал холодное удовлетворение от того, чтоего план относительно графини приведен в действие.

«На этот раз я превращу ее в инструмент для достижения своей цели».

И цена уже не важна.

06 часов 10 минут

Элизабет стояла на коленях — на грани спасения и гибели. И то и другое заключала в себе чаша, поднесенная к ее губам. Сверху смотрели на нее выложенные мозаикой Лазарь и Христос, но сама герцогиня взирала на изображения тех, кто наблюдал за происходящим на картине. То были родные Лазаря, его сестры Марфа и Мария. Крошечные стеклянные плитки запечатлели выражение их лиц — и это был ужас, а не радость.

«Боялись ли они, что их брат не переживет причастия Кровью Христовой?»

Взгляд ее сместился на того, кто разделял их страх, того, кто держал причастную чашу у ее губ. Отраженный мозаикой свет свечей играл на закаменевшем лице Руна, придавая его бледной коже серебристый оттенок. Элизабет никогда не видела его столь испуганным, не считая того момента, когда она впервые поцеловала его у камина в ее замке, — момента, когда она дала ход событиям, приведшим их обоих сюда.

Темные глаза Руна неотрывно смотрели на нее. Было самое время для романтического прощания, но Элизабет не могла придумать ничего, что бы сказать ему, особенно в присутствии других сангвинистов.

Графиня сосредоточила внимание на Руне, выбросив из головы все остальное.

— Эге шеге дре, — прошептала она поверх края чаши. Это был обычный венгерский тост: «За ваше здоровье».

Глаза Руна чуть потеплели, в них появился намек на улыбку.

— Эге шеге дре, — повторил он с легким кивком.

Она приподняла голову, и он наклонил чашу.

Струйка вина скользнула по ее языку.

«Свершилось...»

Она сглотнула, и жидкость огненным потоком устремилась в ее горло. Это было все равно, что пить расплавленный камень. Слезы навернулись на глаза Элизабет. Она выгнулась назад от боли, так, что ее груди натянули грубую ткань монашеского облачения, и широко раскинула руки. Пламя текло по ее телу, достигая самых кончиков пальцев, каждая жилка была охвачена огнем. Такого страдания Элизабет не испытывала никогда.

И с этой болью внутри ее растекалась святость вина, отнимая у нее силу стригоя, борясь с тьмою, текущей в крови графини. Но эта святость не одержала победу, зло не было выжжено до конца. Оно по-прежнему пульсировало внутри ее, словно огненный ком.

Она наконец сумела сделать выдох, немного умерив жгучую боль.

Элизабет подозревала, что будет дальше, и собралась, чтобы встретить это. По словам Руна, всякий раз, испив освященного вина, она будет вынуждена переживать тягчайшие свои грехи. Он называл эти переживания искуплением. Их целью было напомнить каждому сангвинисту, что они склонны ошибаться и что лишь Его безмерное милосердие способно провести их через болото грехов.

«А я должна заплатить за многое».

Когда огонь внутри ее начал угасать, Элизабет наклонилась вперед и спрятала в ладонях залитое слезами лицо. Но она сделала это не для того, чтобы изгнать ужасные воспоминания.

Тем самым она скрывала облегчение.

Она прошла их испытание — и не видела никаких сцен своих прошлых злодеяний. Ее разум оставался таким же ясным, как обычно. Похоже, она не нуждалась в искуплении.

«Возможно, потому, что я ни о чем не жалею».

Она улыбнулась, все еще не отнимая ладоней от лица.

Быть может, сангвинисты сам были творцами своего искупления и своей боли?

Рука Руна опустилась ей на плечо — наверное, тем самым он пытался успокоить ее. Элизабет не пошевелилась, не зная, как долго обычно длится искупление. Она прятала лицо в ладонях и ждала.

Наконец пальцы Корцы на ее плече сжались сильнее.