Читать книгу "Рыбья Кровь и княжна - Евгений Таганов"

— Что людинам говорить про тебя, не знали, — добавил староста-наместник.

— Я сам потом скажу. — Больше всего Дарнику сейчас хотелось спрятаться от этих пытливых и дотошных сотен глаз. — Мы с княгиней проделали большой путь, и думный совет будет после.

Воеводы с тиунами тут же расступились, и княжеская чета без помех прошла на Дворище и в княжеский дом. Дарник сделал знак, и в приемном покое, кроме них с княжной, остались лишь Лисич и Фемел. Лисич для соблюдения старшинства, Фемел для подробных новостей.

— Когда не нашли твоего распоряжения, стали узнавать, с кем вы могли уехать, каких лошадей взяли, — коротко и ясно говорил ромей. — Никто ничего толком сказать не мог. Арсы как бешеные на всех гридей кидаются, понять ничего не могут. Потом поймали твоих кровников…

— Кого? — Князю показалось, что он ослышался.

— Твоих кровников, — со вкусом повторил дворский тиун. — Из Затесей, из тех, что вы с княжной разрушили и сожгли. Поймали троих затесейцев с метательными ножами, нажали на них, они и сознались. Стали думать, что их не трое, а больше и что они умыкнули вас с княжной. И арсы…

— Что арсы?

— Приговорили своего к смерти. — И Фемел рассказал, как устыженные своей охранной промашкой телохранители тянули жребий, и тот, из ночной княжеской стражи, кто вытянул короткую палочку, бросился на свой меч.

— Насмерть? — невольно вырвался у Молодого Хозяина глупый вопрос.

Фемел с Лисичем молча кивнули. Князь уточнил имя самоубийцы, с облегчением услышав, что тот был не из числа четверки, которой он самолично подсунул кувшины с сонным зельем. Еще несколько окольных вопросов, и Дарник убедился, что о сонном зелье никто так и не пронюхал, а он сам пока тоже не успел похвастать о том Всеславе. Теперь только молчать, навсегда стереть это позорное пятно из своей памяти!

— Так все-таки где вы были? — не сдержал своего любопытства тиун. — И как сумели незаметно даже для арсов ускользнуть?

— Каким путем ушли из Дворища, не войсковым людям знать не полагается, — отвечал ему князь. — А ходили, чтобы я приобщил княжну к моему родовому верованию.

4

Убивший себя по жребию воин к арсам с их суровыми законами не принадлежал. Являлся обыкновенным короякским бойником, дослужившимся до дружинника благодаря двум бронзовым фалерам и своему высокому росту. Дарник отчетливо представлял себе его ужас, когда он бросался обнаженной грудью на собственный меч. Перед этим событием разом померк весь наступивший лад с княжной, напротив, в сердце Дарника стало зарождаться к ней скрытое злое чувство. Сначала гибель вожацких жен в жениховском походе, теперь вот ни в чем не повинного телохранителя. Если бы не Всеслава, не было бы ни первого, ни второго. Словно судьба через княжну пыталась его достать и уязвить.

Из-за всего этого он даже к пойманным затесейцам отнесся мягче, чем следовало. Трое невысоких коренастых лесовиков (один постарше, двое — вчерашние подростки) смотрели угрюмо и, отвечая, не скрывали своего намерения посчитаться с княжеской четой.

— Отправить в Малый Булгар гридями без жалованья, — таким присудил князь. — И в поход пусть тоже пойдут простыми возницами или гребцами.

— В походе у них будет оружие, и они могут оказаться рядом с тобой, — возразил успевший уже поднатореть в управленческих и судебных делах Охлоп.

— На то есть десятские и вожаки булгарской сотни, пусть следят.

— Князь не имеет права давать такие поблажки своим врагам, тем паче смердам, — заявил в отдельной беседе и Фемел.

— Со следующего княжеского заговорщика живьем будет содрана кожа, твердо тебе обещаю, — пошутил в ответ Дарник.

— А объяснить ход своих глубоких мыслей можешь? — не сдавался тиун.

— Запросто. Разве в вашем Священном Писании не сказано, что когда-то в Палестине были города, в которых мог спрятаться самый страшный разбойник, и его никто не трогал?

— Так ты в такой город захотел превратить свой Малый Булгар?

— Ну вроде того.

Всеслава, будучи свидетелем их разговора, позже тоже спросила:

— А все-таки, почему ты решил именно так?

— Ты же сама говорила, что в Русской земле не должно быть твердых писаных законов. Кто я такой, чтобы решать: какому смерду жить, а какому нет? Да и всем быстро наскучит, если я буду действовать заведенным порядком. Тимолай когда-то называл это хорошим и плохим расположением. Встретил ты другого человека, он тебе еще ничего не сказал и не сделал, а он тебе нравится, а иной раз человек все хорошо говорит и делает, а ты его терпеть не можешь. Считай, что эти трое из Затесей мне просто очень понравились.

Не оправдались опасения Дарника по поводу недоверчивости липовцев. В сказку о родовом веровании поверили все, включая Фемела и главного волхва города. Князя спрашивать не осмеливались, зато у княжны выпытывали все детали проведенного ими ритуала, так что Дарнику несколько раз приходилось подсказывать жене эти несуществующие подробности.

Корней тем временем докладывал, что в городе вся эта история страшно понравилась:

— Пока ты вешал колдунов и издевался над предзнаменованиями, для всех ты был хоть и князь, но чужак и выскочка. Теперь же, когда узнали, что у тебя есть своя сокровенная вера, ты стал всем одной крови. А меня ты посвятишь в свою веру?

— Эта вера не каждому по силам.

— Ну что для этого надо сделать, что?! — горячо восклицал подросток-хитрован, превратившийся за два года в долговязого парня и созревший для серьезной тиунской службы.

— Заслужить, хотя бы одну медную фалеру на ратном поле.

— Да я тебе уже своими доносами на две фалеры заработал, — канючил малый.

— Хорошо, еще год послужишь, а там посмотрим, — неопределенно пообещал князь.

Раньше, когда Рыбья Кровь слышал, что у взрослых людей забот бывает больше, чем у молодых, он напрочь этому не верил. Какие сложности, если у взрослого человека одни и те же события обязательно повторяются, надо просто вспомнить, как ты действовал в похожей ситуации в предыдущий раз, и чуть улучшенно повторить это сызнова? Точно так у него получилось и с княжением: первые распоряжения по хозяйству и суды над смердами дались ему нелегко, зато уже через год он щелкал их как лесные орехи.

Сейчас же Дарник с изумлением ощущал, насколько прежний опыт мало ему помогает. Пятитысячный Липов уже жил по каким-то своим внутренним законам, неподвластным самым правильным и умным распоряжениям своего князя.

Давно прошло то время, когда лишнюю капусту можно было снести на меновой круг и обменять на соседскую курицу. Вброшенные в этот меновой круг за четыре года несколько десятков тысяч серебряных и золотых монет все изменили. Реальную цену обрели не только товары, но и выполнение любой работы. Многие семьи коренных липовцев еще продолжались держаться старого уклада: пашня, скотина, охота, рыбная ловля, собственное обшивание и обувание. Но вернувшиеся из похода с рабынями-наложницами ополченцы и бойники строили в посаде дома и, не посягая на пахотную землю, занимались каким-либо ремеслом, нанимались в плотники, грузчики, землекопы, отправлялись с одной-двумя повозками в лесные селища, как перекупщики. Кому-то везло больше, кому-то меньше, и крепкая казна постепенно скапливалась у очень немногих, оставляя других у разбитого корыта. Объявленная осенью вира за войскового закупа в тридцать дирхемов, так же как и подати с банных и хлевных печей, уже не казалась несуразной, наоборот, способствовала возведению двухъярусных домов (обогреваемых одним дымом) и усилению отдачи от каждого наемного работника. Все делалось гораздо быстрее и усерднее, чем прежде. Менялись и человеческие взаимоотношения, больше появилось крика, язвительности, недоброжелательства.