Читать книгу "Верь. В любовь, прощение и следуй зову своего сердца - Камал Равикант"

была мучительной. Я пошла к терапевту, и он сказал, что это было у меня в голове. Помню, я подумала, что если это у меня в голове, то почему так чертовски больно внизу. Он дал мне несколько антибиотиков и отправил восвояси. Как медсестру, меня учили, что никогда нельзя задавать вопросы врачу, и я не хотела поднимать шум, поэтому пошла домой и махнула рукой на то, что мне становилось все хуже и хуже».

Она бросает сигарету на свою пустую тарелку.

«Менее чем за две недели меня согнуло пополам, и я могла только ползать. В буквальном смысле. Я вставала утром, медленно спускалась вниз, готовила завтрак для четверых детей, заботилась о гостях – в нашем доме был отель типа полупансиона, – затем поднималась наверх и ложилась в постель. Я чувствовала себя старухой. Никогда до того я не ощущала себя такой старой».

Мягкие морщинки в уголках ее глаз; рот, который всегда смеется или поджимает губы в задумчивости; короткие серебристые волосы, закрывающие лоб. Она смотрит в темноту, ее глаза пронзительные и зеленые.

«Меня спасла моя подруга, – говорит она. – У нее самой было шестеро детей. Она встретила моего мужа и сказала, что если он ничего не предпримет, я умру. Думаю, именно тогда он очнулся. Я помню, как ко мне на дом приходил специалист. Как моему мужу это удалось, я не знаю. Это незаурядный случай для нашей Национальной службы здравоохранения. Он провел осмотр и сказал: “Нам придется вскрыть вас и посмотреть, в чем там дело”. Они могли бы разрезать меня пополам – мне было все равно, лишь бы боль прошла. Но я не могла лечь в больницу. Видишь ли, тогда была забастовка работников прачечных, и в больнице не было ни одной чистой простыни. Я пролежала в постели десять дней, считая минуты до госпитализации. Это были десять самых болезненных дней в моей жизни».

Ее голос становится тише. Я отодвигаю свою тарелку в сторону и наклоняюсь вперед.

«Когда они наконец положили меня и разрезали, то обнаружили, что все довольно плохо. Мне удалили всё, кроме одного яичника».

Большой глоток вина, затяжка сигаретой.

«Вы умерли во время… – я спохватываюсь. – Это произошло во время операции?»

«О боже, нет, – говорит она. – Я спала как убитая. Меня поместили в реабилитационный центр, чтобы я там восстановилась. Я помню, что почувствовала себя немного лучше и начала вставать. На входе были установлены стеклянные двери, и на одной из них я увидела маленькую круглую наклейку. Там было написано: “Берегитесь. Где-то поблизости бродит рождественский вор”. А на дворе уже стояла Пасха! Я подумала о бедном рождественском воре, которому приходится ходить и красть до самой Пасхи. Это было так забавно. Я начала смеяться. Я подошла к своей кровати, схватилась за швы и закричала».

Она усмехается при воспоминании, затем замолкает. Сигаретный дым стелется над ее головой. Фонари на площади погасли.

«Боль, – говорит она, словно разговаривая сама с собой, – вернулась. Это было невыносимо. Конечно, какое-то время я жила в муках, но в этот раз все было гораздо хуже. Я пожаловались медсестрам, и они сказали: “Да, конечно, бедняжка. Вот, возьмите таблетку”. Таблетка нисколько не помогла. Я лежала в постели и пела рождественские гимны, чтобы отвлечься от боли. Там оказалась медсестра со скорой помощи, и она подошла ко мне. Я помню ее глаза – у нее были действительно пронзительные глаза, – и я сказала ей: “Пожалуйста, пожалуйста, не дайте мне умереть, прошу, не дайте мне умереть”.

Она взяла меня за руку, посмотрела мне в глаза и сказала: “Ни за что. Я не позволю вам умереть”. Помню, я подумала, что если потеряю сознание, то умру. Мне казалось, что внутри у меня все протекает. Я продержалась почти час, пока не пришел специалист.

Потом начался хаос. Кровати сдвинули, и меня повезли в операционную прямо на моей койке, а не на каталке, как в том сериале про модную больницу. Я подумала, что это конец, а может быть, я потеряла слишком много крови и была без сознания. Вот тогда я и увидела свет».

Я наклоняюсь ближе, упираясь локтями в стол.

«Я оказалась в туннеле. В нем было темно, но в конце был яркий свет. Я плыла к нему. Я приблизилась и увидела киоск – вроде тех, где покупают билеты в кинотеатре. Внутри сидела женщина с седыми волосами, немного полноватая. Она медленно рвала билеты. Я заметила билет с моим именем, и она уже собиралась его порвать. Затем я увидела что-то справа от себя, почти позади: мой муж и все четверо детей выстроились в ряд. У них были аккуратные прически, и они были элегантно одеты, как будто позировали для фотографии.

Я увидела их улыбающиеся лица и поняла, что не могу их оставить. Кто бы позаботился о них? Я была им нужна. Это было несправедливо. Моя семья нуждалась во мне, а меня отнимали у них. Я почувствовала такой гнев, какого никогда раньше не испытывала. Я бы не бросила свою семью! Я обернулась и увидела женщину. Она улыбнулась и сказала: “Твое время еще не пришло”. Мой билет все еще был там. А потом все что я помню, – это тьма.

Когда я пришла в себя, врачи сказали, что не понимают, как я выжила. Видишь ли, артерия в моем животе немного сочилась и из-за смеха лопнула. Насколько мне известно, я единственный человек, который на самом деле чуть не умер от смеха».

Она закуривает еще одну сигарету. В ресторане снова становится шумно. Мужчина слева от меня кричит через стол, на кухне гремит посуда, хихикает ребенок.

Кого бы мой отец увидел в туннеле?

Свою сестру, чьи глаза увлажнялись всякий раз, когда она заговаривала о нем? Своего сына, который избегал его бóльшую часть своей жизни? Я ловлю себя на том, что надеюсь, что он чувствовал себя нужным во время путешествия по туннелю, но продолжал двигаться дальше, зная, что пришло его время.

«Можно мне одну?» – спрашиваю я, показывая на сигарету.

Она протягивает пачку, затем колеблется: «Послушай, я не хочу подавать тебе плохой пример».

«Я изредка курю. По особым случаям».

«Особые перекуры», – говорит она, улыбаясь.

Я беру сигарету и прикуриваю. Сначала в дыму чувствуется привкус, но я задерживаю его внутри, чувствую, как он расширяется в моих легких, и вскоре становится приятно и тепло. Я кашляю.

«Я не собираюсь привыкать, обещаю».

С ее лица пропадает озабоченность.

«Что вы ощутили, когда вернулись?» –