Читать книгу "Эшафот забвения - Виктория Платова"

Я пошла в комнату, на запах духов, не забыв постучать впредусмотрительно закрытую дверь. За дверью едва слышно играла музыка – “Дублинв моих слезах” Дейви Артура, серьезная заявка на перемены в жизни: Серьгаставил “Дублин…” в исключительных случаях, это была его самая любимая и самаясокровенная вещь. Любить ирландскую этническую музыку его научила ещенезабвенная Алена Гончарова.

– Ну, щто ты, Ева, с ума сошла, щто ли? – услышала яголос Серьги, такой родной и такой далекий теперь, что на глаза у менянавернулись слезы. – Ну, щто ты скребешься там, как в сортирной очереди… Входи,я тебя кое с кем познакомлю.

– Останься здесь, – шепнула я Митяю и протиснулась вкомнату.

Серьга орлом восседал в своем кресле, я даже не успелапоразиться новому выражению его лица: по нему бродили тени всех самцов мира,выигравших локальную битву за самку. Рядом с ним, на стуле, в окруженииканыгинских картин, сидела девушка. За то время, что меня не было, комнатанеуловимо преобразилась: бутылка шампанского на столе (бедный Серьга, судя повсему, тебе придется забыть о ядреном марийском самогоне), остатки почтисвадебного обеда, плавно переходящего в ужин: с уныло-традиционным салатом“оливье” в качестве шафера и букетом пролетарских гвоздик в качестве дружки.

Девушка с трудом оторвалась от Серьги и посмотрела на меняревнивым взглядом.

– Знакомься, Ева, это Елка. Час от часу не легче!

– Вообще-то мое полное имя – Эльвира, но для близкихдрузей – Ела. Или Елка. Или Елик, – пояснила девушка, все так же пристальноглядя на меня.

Никаких Елок в близких друзьях Серьги не числилось.

– Вот как? Вы давно знакомы с Серьгой? – спросила я.Девушка приподняла белесые бровки и надула нижнюю маловыразительную губумаловыразительного цвета – она готова была расплакаться, как образцоваяпионерка, которую не включили в образцовый отряд, заступающий в ближайшую средуна пост № I у Вечного огня.

– Давно, – ответил за девушку Серьга. – Ну, щто ты, всамом деле, Ева! Вечно устраиваешь допросы с пристрастием, народ пугаешь. Да,Елка, это и есть та самая Ева, о которой я тебе говорил.

– Ты забыл добавить, что я твой ангел-хранитель, –мстительно сказала я, непонятно почему испытав легкий укол ревности.

Серьга сделал вид, что не расслышал меня, маленький слепойдружочек, которому я читала Микки Спиллейна на ночь, которому я брила куцуюкитайскую бороденку и которого купала в ванне во второй и четвертыйпонедельники месяца. Серьга, единственный, кто еще связывал меня с прошлым,скрашивал настоящее и не давал никакой надежды на будущее. Серьга, безмолвныйсторож кладбища моей души, незыблемый, железобетонный аргумент в пользу жизни…Я почти физически ощущала, как он стремительно уходил от меня – так жестремительно и безжалостно, как уходят все мужчины, – я даже слышала сейчас,как тихонько поскрипывают колеса его кресла…

– А у меня сегодня купили картины, – радостно сообщилСерьга; еще несколько дней назад, еще сутки назад, до этой чертовой пионеркиЕлика, он сказал бы “у нас”.

– Что ты говоришь!

– Да-да, – подтвердила Елик, – и дали пятьсот долларов.

– Опять продешевил, Серьга. Я же говорила, ничего безменя не делай…

Ревность Елика материализовалась, сразу же превратившись втолстую усатую дуэнью, угнездившуюся на галерке для просмотра трагифарса“Изгнание Евы из коммунального рая”; она придала не очень выразительному, почтибезбровому лицу девушки пикантность и почти восточный колорит.

– Сергей – художник, он разбирается в этом лучше, чемвы, – с вызовом сказала Елик.

– Сдаюсь.

– Ну, щто ты, в самом деле, Ева, – попытался примиритьнас Серьга, электрические разряды взаимной ревности, простреливающиепространство комнаты, все-таки пробили его бесчувственный, как соскидевственницы, позвоночник.

– Да нет, ничего. Я думаю…

– Ела, как там твой пирог? – Серьга ненавязчивоподталкивал своего разлюбезного, но абсолютно бестактного Елика к кухне. – Ещене готов?

Пуленепробиваемая Елик наконец-то сообразила, что нам нужнопоговорить, и удалилась из комнаты, надменно неся впереди себя срезанныйподбородок записной неудачницы.

– Ну, ты и потаскун. Серьга, – только и смоглавыговорить я, – стоило мне только один раз не прийти ночевать, как ты тотчас женашел мне замену.

– Ты не понимаешь, Ева, – попытался оправдаться Серьга,– это не замена. Это серьезно.

– Кто это такая?

– Это Елик. – Серьга понизил голос. Наверняка онподумал сейчас о том же, о чем подумала и я: Елик с откляченным ухом окопаласьрядом с хлипкой дверью, чтобы послушать, что говорят о ней мужественный инвалиди его стервозная подружка. – Я тебе о ней рассказывал.

– Что-то не припомню этого волнующего интервью дляколонки светской хроники.

– Ты злишься?

– Нет. Я действительно не помню…

– Пудель, – Серьга понизил голос еще больше, – пропуделя ты должна вспомнить. Про пуделя и двух мужей-гомосеков…

Вот оно что! Я расхохоталась. Я хохотала так долго и таксамозабвенно, что у меня даже заломило в висках. Похоже, в своей телефоннойслужбе помощи самоубийцам Серьга нашел не только работу. Каких толькопородистых хряков-производителей мясо-молочной породы не подкладывает человекужизнь! Скабрезный скетч, разыгранный по ночному телефону Серьги, обернулся длянего романтической историей в стиле позднего Стефана Цвейга. Даже в лучшие нашидни я никогда не видела на лице Серьги такого покоя. Даже во времена бешенойстрасти к Алене Гончаровой его губы не были такими мягкими и такимимужественными одновременно. Серьга стремительно мужал. Если так пойдет идальше, то через пару недель на месте его унизительной китайской щетинкивырастет и заколосится внушительная душманская борода…

– Ела звонила мне все время… Мы разговаривали. А вчераона приехала. Мы проговорили всю ночь…

– Серьга! А как же другие самоубийцы? Ты используешьсвое служебное положение.

– И весь сегодняшний день…

– И по совместительству эта мужененавистница,суфражистка и гомофобка оказалась женщиной твоей мечты?

– Да, – промямлил Серьга, и его лицо приобреломечтательное выражение.

– Но… Но ты же сказал ей, что ты тоже голубой.

– Пришлось доказывать обратное. Полдня на это убил.

– Серьга! Неужели ты ей запупырил? – не смогласдержаться я.

Лицо Серьги пошло красными пятнами, я даже на секундуиспугалась, что Серьгу хватит апоплексический удар.

– Ева! Ты мой друг… Ты мой друг, и я прошу тебя неупотреблять… – Это было что-то новенькое, еще не так давно слово “запупырить”являлось краеугольным камнем каныгинской любовной лексики, альфой и омегой егокондовой марийско-самогонной куртуазное™.