Читать книгу "Осень Европы - Дэйв Хатчинсон"

– У вас не хватит людей на защиту границ, – сказал Руди.

– Ты что, не слушаешь? – крикнул Ивари, отрывая ладонь от головы. – За нас это будет делать Организация Объединенных Наций!

Руди поднял руку.

– Ладно. Глупость ляпнул.

Ивари вздохнул.

– Пожалуйста, можно мне выпить?

Руди посмотрел на бутылку скотча. Потом поднял ее и передал. Затем откинулся и закурил еще одну сигару.

– Либо он станет спасителем парка, – сказал Ивари, щедро наливая виски в стакан и аккуратно отставив бутылку туда, где ее будет легко достать в следующий раз, – или он нас уничтожит. – Он взял стакан и сделал большой глоток. – И буду с тобой честным – я не знаю, что нас ждет.

Руди посмотрел на брата, попавшего между молотом и наковальней.

– Всегда можно его убить, – предложил он.

– Вот видишь? – Ивари повел стаканом, плеснув виски себе на руку. – Я знал, что ты примешь это всерьез!

Руди вздохнул.

– Я с ним поговорю.

– Какое скоропалительное обещание.

– Сам знаю.

– И все равно не поможет.

– Ты недооцениваешь мою силу убеждения.

– Ты недооцениваешь упрямство папеньки.

Руди покачал головой.

– Нет. Нет, этой ошибки я никогда не совершу.

* * *

Тогда отсутствие матери его не беспокоило. Отец сказал, что ей пришлось ненадолго уехать и что она присоединится к ним в Лахемаа, когда они обустроятся. Он был не против. Он испытывал возбуждение от переезда, упаковки вещей, торжественных прощаний с друзьями в школе, обещаний оставаться на связи. Затем настал сам день переезда. Их мебель и большинство пожитков уже отправились днем раньше, так что они спали в пустой квартире, в спальных мешках, а ужинали пиццей на вынос. Руди не мог уснуть всю ночь, взбудораженный перспективой великого приключения. Он не понимал, почему не взбудоражен его отец. Не понимал, почему у него, наоборот, грустный вид. Ивари тоже.

На следующее утро он, конечно, был без сил. Годы спустя он обнаружил, что даже не помнит, как в последний раз выходил из квартиры. Как они ехали на машине в Лахемаа. Наверное, он проспал всю дорогу, потому что первое, что он точно помнил о Палмсе, был не сам особняк, или лес, или залив. А отец, опасно балансирующий на крыше маленького домика в поместье, в котором они поселились, пытающийся пристроить спутниковую тарелку к дымоходу.

В прошлых домах и квартирах, где они жили, Тоомас всегда был против телевидения на том основании, что все, что там показывают, либо не подходит для детей, либо просто дерьмо. Оглядываясь назад, Руди спрашивал себя, не было ли внезапное появление телевидения ответом на неловкие вопросы, когда же наконец мать планирует присоединиться к ним в Палмсе. Типичный отвод глаз в стиле Тоомаса. Так или иначе, и Руди, и Ивари были рады наконец взглянуть на запретный плод. Ивари радовался даже больше Руди – хотя, опять же оглядываясь назад, Руди казалось, что Ивари в основном радовался перспективе увидеть, как Тоомас потеряет равновесие и полетит с крыши головой вниз.

Но этого не случилось, и в итоге Ивари и Руди разрешили сесть в гостиной перед чужеродным вторженцем в их жизнь и смотреть на экран, наполненный…

Первая телепередача, которую увидел Руди, была о кулинарии. Огромный мужчина, говоривший на непонятном языке, делал что-то необъяснимое с куском мяса.

– Ну, это мы смотреть не будем, – сказал Ивари, щелкая пультом, пока не нашел канал, где показывали гонку IndyCar.

Руди запомнил тот первый канал.

Он вернулся к нему позже, когда дома никого не было, чтобы узнать, что же огромный человек делал с куском мяса. Ждать пришлось долго – повторяли старые передачи. Он смотрел, как огромный человек готовил салаты и десерты, обрабатывал овощи и самыми невообразимыми способами увязывал куски мяса. У него были короткие ручки и толстые пальцы, но он казался очень ловким, особенно когда нарубал овощи. Звали его Мацей Куронь. Руди загуглил его и обнаружил, что он поляк, сын знаменитого профсоюзного лидера 1980-х и 1990-х. Руди казалось, это любопытно – что сын знаменитого профсоюзного лидера (хотя Руди и не понимал, чем он так знаменит) начал готовить на телевидении. Когда канал стал повторять ту первую передачу, оказалось, что Куронь готовил что-то самое обыденное из свиной рульки с огромным количеством сметаны, но Руди уже подсел. Он записал фонетически монолог Куроня и скачал польские словари, чтобы понять, что тот говорил. Когда это не помогло, он скачал курс польского языка и сидел над ним каждую свободную минуту. Он скачал аудиофайлы с носителями польского языка, загрузил на планшет, постоянно слушал, и постепенно из бесконечного потока абракадабры стали проявляться отдельные слова. А потом в словах появился смысл. И однажды он смог посмотреть программу Куроня и понять все от первого до последнего слова. Ему было десять лет.

К этому времени он обнаружил канал, на котором не показывали ничего, кроме старых кулинарных передач. Почти все были на английском, так что он начинал так же, как с польским, хотя теперь имел представление о названиях овощей, мяса и техник готовки. Он запоминал имена шефов и гуглил их. Рамси, Оливер, Бурден, Блюменталь, Келлер – список все разрастался. Он выучил их биографии. Он читал их истории о жизни на кухне, понял, что его покорил Бурден. Он читал романы Бурдена. Он снова и снова смотрел телешоу Рамси, все время поражаясь такому гневу у человека, который начинал карьеру кондитером, но в некоторых отрывках вне контекста он замечал и определенную театральность. Он скачивал кулинарные книги, расшифровывал их, как сообщения «Энигмы».

К двенадцати он бегло говорил по-английски, по-польски и по-французски. Он мог войти на любую кухню в Германии и Италии и разобраться во всем. Он и сам начал экспериментировать на кухне и, наконец, однажды вечером (испытав немалые трудности с поиском ингредиентов) угостил отца и Ивари паэльей.

– Итак, – сказал он походя, поставив тарелку перед весьма удивленным отцом, – когда приедет мама?

* * *

На следующее утро Руди проснулся с головной болью и слабым подозрением, что не уверен, где конкретно он находится. Он нехотя открыл глаза, осмотрел спальню и попытался сложить головоломку в памяти. Полежал, пока детальки вставали на место. Наконец он застонал, выкарабкался из кровати и отправился в уборную в своей комнате. Затем нашел свою сумку, одел все чистое и спустился вниз.

На кухне Ивари и Франсес сидели в разных концах в тяжелом молчании. Франсес обжигала взглядом. Ивари корчил гримасы. Руди прошел сквозь все это и взял чашку с сушильной доски, подставил ее под кофемашину, а потом сыпал в нее сахар, пока ему не полегчало. На разделочной доске еще лежали остатки ржаного хлеба. Руди отрезал себе кусок.

– Итак, – сказал он, – как у нас дела?

Франсес издала фыркающий звук и, бросив последний взгляд на Ивари, встала и вышла.