Читать книгу "Не жизнь, а сказка - Алена Долецкая"

Интервью вышло по делу и отличное, но та короткая встреча греет мне душу до сих пор — даже если больше мы никогда не встретимся.

3

А вот ещё две мимолётности.

Захожу как-то в антикварную лавку в Москве, на Смоленской набережной, и вижу портрет старухи. Начало XIX века, может, конец XVIII. Неизвестный художник. Россия. Смотрит прямо мне в глаза внимательным взглядом, на голове кружевной бело-аквамариновый чепец, лентой под горло завязанный. Губки сложила так иронично, а уголки по-джокондовски чуть вверх, типа «ну-ну, кто кого пересмотрит». Выразительный портрет. Я влюбилась в эту старуху, в её взгляд.

— Абрам Моисеевич, сколько стоит?

Пожилой хозяин галереи говорит мне цену, этих денег у меня даже близко нет, ни с собой, ни дома — дело в конце 90-х. Я умоляю его отложить, и через три часа у меня в руках вся сумма — собрала по друзьям. Прибегаю в галерею прямо под конец рабочего дня.

Перед закрытием у кассы стоит очередь, человека три. Я встаю за ними, двигаюсь к прилавку, фактически уже достаиваю — продавщица достаёт мою старуху, я собираюсь отдать ей деньги. Она протягивает картину… но не мне, а дядьке передо мной. Я говорю: «Минуточку, это моя старуха». Дядька возражает: «Что значит ваша? Это моя старуха». А продавщица не в курсе, ей главное, кто в очереди первый стоял. Хозяин Абрам Моисеич маячит где-то вдали. Я ему кричу: «Это я, Алёна, помните, была днём, мы договорились». Хозяин, слава богу, вспоминает, говорит: «Конечно-конечно!» — и велит продавщице отдать мне мою старуху. Тогда мужчина передо мной разворачивается и резко так: «Что?!?! Что значит ваша? Она моя! Вы вообще кто такая? Я — Илья Глазунов, а вы кто?» Я говорю: «Алёна Долецкая», — очень испуганно, потому что я никогда не видела Илью Глазунова в глаза.

Классик разозлился, но решил, что его авторитет тут сработает: «Да вы вообще ничего не понимаете, кто вы такая, Алёна, как вас там. Это вещь музейного масштаба». Я говорю: «Я всё понимаю. Была здесь утром и попросила, чтобы её отложили для меня». Слава Абраму Моисеевичу — не поддался соблазну угодить знаменитости и продал старуху мне. А я по-прежнему люблю её до беспамятства.

Жалко только, что вместо антикварного салона на Смоленке уже давно парикмахерская.

Картина неизвестного автора, середина XIX века

Почти зеркальная история приключилась в легендарном книжном магазине Galignani в Париже. Там покупают библиофилы со всего мира, потому что выбор — лучший. И у них я нашла нужный мне второй том английского трехтомника «Русская аристократия: портреты в ссылке». Первый у меня уже есть дома. Редчайшее издание, составители собирали эти фотографии в уцелевших архивах всех русских аристократических семей — Шереметевых, Юсуповых, Васильчиковых, кого там только нет. О, вижу стоит моя книжечка! И забираю её с полки. А в Galignani такой длинный прилавок у кассы, на него можно книжку положить, пойти поискать ещё что-то, и потом вернуться.

Я посмотрела ещё пару книг, возвращаюсь за своим вторым томом. И вижу до боли знакомую историю. Дама-блондинка с красиво уложенной причёской держит в руках мою книжечку и достаёт кошелёк из сумки, чтобы расплатиться. И тут я ей: «Простите, это моё». И в этот же момент буквально обмякаю, потому что дама-захватчица — Катрин Денёв. А она ведь — известный книголюб и коллекционер книг. И вот что делать? Не отбирать же её у великой Дневной Красавицы! К тому же она поворачивается и говорит по-английски с сильным акцентом: «Почему ваша, она же просто здесь лежала?» Вместо того чтобы сказать: «Мадам Денёв, заберите книгу и будьте с ней счастливы», — я, включая упёртого ослика, объясняю, что отложила её себе на прилавок минут пять назад. Тут Денёв спрашивает: «Простите, а почему она вам так важна?» Я говорю: «Знаете, я русская, живу в России, и у меня первый том уже есть, хочу все три собрать. А ещё во втором или третьем должны быть фотографии моих предков, которых я надеюсь найти. Хотя в этом томе их, может и нет». Она через крошечную паузу: «Ну, конечно, тогда эта книга принадлежит вам». Тут я подумала, что я несу? И дала заднюю: «Знаете, нет, мне теперь совсем неудобно. Я же знаю, вы случайных книг не покупаете. Значит, она для вас тоже важная». И Денёв так царственно: «Ну вы же в Россию уедете, а я узнаю, когда придёт ещё один экземпляр, и просто его закажу». Такое благородство мне было крыть нечем, и я с лёгким поклоном сказала ей: «Этот том будет стоять у меня дома и всю жизнь напоминать мне о вас и о вашей щедрости».

Книга «Русская аристократия: портреты в ссылке», 2001 г.

Такие разные мимолётности бывают. Вроде бы совсем ничего, чепуха. Но они так часто вспоминаются — эти мгновения. Такими разными гранями поворачиваются, что кажется — внутри них целая жизнь.

Эх, начальник!

Власть в самом полном смысле слова вовсе не всегда принадлежит человеку, который занимает высший пост. И это происходит не только в России — так везде.

И всё же в офисной работе у тебя всегда есть начальник, с которым нужно выстраивать отношения — хотя бы для того, чтобы обеспечить безопасность собственного места. Вот Алексей Зимин когда-то делал замечательную российскую версию GQ в качестве главного редактора. Журнал был особенный, не похожий ни на какой другой. На тот момент такого уровня публицистики не было. Но Зимин не имел ни малейшего представления о взаимоотношениях с начальством. Поэтому на встречах с руководством компании — главная тогда была из австралийского Condé Nast — он каждые две минуты смотрел на часы и падал головой на руку, изображая смертельную скуку. На все вопросы и предложения: «Алексей, а может быть, сделаем то-то и то-то?» — он тихо гудел басом что-то невнятное, и на этом заканчивалось его участие в командной работе.

Конечно, это раздражало руководство. No communication. В конечном итоге несговорчивость приводит к тому, что начальству непонятно, кто же это такой под ним работает. Никто не любит неуправляемых подчинённых.

Придя в Vogue, я думала, что знаю этот закон. Верила, что Vogue — библия моды, журнал — мечта, до которой с хрустом плечевых суставов хоть как-нибудь пытаются дотянуться обычные женщины. Если не получается дотянуться, то хотя бы просто, на ночь глядя, восхищаться и думать, что когда-нибудь у неё будет такая же красивая жизнь, и даже если она будет не у неё, а у её дочери, то жизнь приобретёт некую новую форму.

Для меня Vogue не был просто журналом, он был новой эстетикой существования. Мы работали по восемнадцать часов в сутки: допрыгивали до невозможного. В Америке, где сидят все крупные агентства лучших фотографов и моделей, на наши телефонные звонки отвечали: «Where are you from? Moscow? Moscow, Massachusetts? Vogue? Russia? You sure?» И да, это дурно говорит об образовательном уровне Соединённых Штатов Америки, но мне биться в эти ворота было иногда весело, а порой ужасно обидно. Но мы бились и делали невероятное.