Читать книгу "Невротические стили - Дэвид Шапиро"

Кляйн и Гарднер со своими сотрудниками изучали в основном когнитивную деятельность. Придерживаясь общей теоретической ориентации Хартманна и Эриксона, они разработали и применили психологическую и психоаналитическую концепцию стиля или формы деятельности. Вскоре после второй мировой войны появились экспериментальные работы в области понимания, которые обычно появлялись под рубрикой «новый взгляд». Эти эксперименты демонстрировали влияние на понимание мотива или потребности. Появившаяся несколько позже (отчасти в ответ на результаты «нового взгляда») работа Кляйна показала, что результаты влияния потребности на понимание не имеют столь простого и прямого объяснения. Было показано, что у разных людей такие влияния различны, а поэтому конкретные направления зависят от выбора когнитивных задач и разной мотивации. Когда человеку, испытывающему жажду, показывали раздражители, связанные с жаждой, как правило у него появлялись когнитивные отклонения (по сравнению с человеком, не испытывающим жажду). Но эти отклонения у разных людей были различны и соответствовали склонностям данного конкретного человека, которые тот проявлял, не испытывая жажды.[21] Иными словами, можно продемонстрировать, что у человека существуют относительно стабильные когнитивные склонности, определяющие форму влияния, которое оказывает мотив или потребность.

Кляйн и его сотрудники исследовали ряд когнитивных склонностей, подразумевая, что они являются регулирующими и контролирующими структурами. Когнитивные склонности, писал Кляйн, «отражают высшие обобщенные формы контроля, которые проявляются в поведении человека в качестве способа воспоминания»[22].

Кляйн считал, что у каждого человека существует набор таких склонностей, и обозначил их структуру, существующую у конкретной личности, термином «когнитивный стиль». Кляйн предположил[23], что основой когнитивного контроля являются врожденные склонности, на которые ссылался Хартманн. Кляйн исследовал связь между когнитивными стилями и защитными реакциями (хорошо известными психоанализу регулирующими структурами), но этот вопрос все еще ждет более полного исследования. Я вернусь к нему в последней главе, а пока можно сказать, что индивидуальные когнитивные стили, вне всякого сомнения, являются одним из аспектов матрицы, определяющей природу защитных реакций и форму патологического симптома.

Филип Райфф в книге Фрейд: Мышление моралиста[24] критикует психологическую систему Фрейда за то, что ее создатель не уделяет должного внимания существующим склонностям, тенденциям, «формам мышления» и не считается с их важностью. Под существующими склонностями Райфф, в частности, подразумевал общие тенденции понимания, изученные гештальт-психологами. Райфф утверждал, что Фрейд совершил ошибку, отождествляя существующие склонности (черты характера) с их возможной причиной. Он пишет, что, «хотя дуб и зарождается в желуде, все же не следует считать выросшее дерево желудем „в сущности“»[25]. В критике Райффа мне кажется верной мысль о недостаточном внимании к «формам мышления», или, как я бы сказал, к стилям деятельности. Из-за этого психоанализ до сих пор не разработал психологии характера. Однако Райфф слишком категоричен: ведь именно разработанная Фрейдом теория эго и структурная модель привели к более поздним разработкам, о которых я упоминал ранее.

Во всяком случае, я попытался показать, из чего состоят подобные «формы мышления», и теперь у нас существует основа для понимания характера, хотя она может считаться несколько фрагментарной. Очевидно, что проблему происхождения стилей деятельности нельзя назвать простой; высказывались предположения, что они возникают из множества связанных источников. Я немного могу сказать о возможных причинах возникновения невротических стилей, за исключением нескольких общих моментов, изложенных в последней главе. Но вместе с тем я уверен, что изучение самих стилей и создание ясной картины форм познания, деятельности, эмоционального восприятия и т. д., являются необходимыми предварительными условиями для понимания причин. Изучение должно включать в себя тщательное наблюдение и анализ существующих (и более-менее постоянно проявляющихся) тенденций, незаметных в обычной обстановке аспектов восприятия и деятельности: постоянного стиля жизни, сознательных склонностей и общественного поведения. Именно это я и попытался сделать.[26]

Теперь я хотел бы обратить внимание читателя на клиническую важность невротических стилей и некоторых других аспектов, которые можно назвать «формальным» взглядом на невроз.

Фрейд нас научил, что «имеют смысл» даже самые странные симптомы и самое необычное поведение. Сейчас мы твердо уверены в том, что эта странность только кажущаяся, и, когда становится известна вся история, все, что выглядело странным, становится понятным и даже кажется неизбежным. Наверное, главным последствием такого взгляда было открытие важного значения ранних инстинктивных влечений. За странностями можно обнаружить силы — подавленные или перенаправленные, но тем не менее существующие — и, обнаружив эти силы, мы видим, что такие странности оказываются простыми человеческими качествами. Структуры, ответственные за искажения, находили признание всегда (несмотря на противоположное утверждение Райффа), но за ними искали скрытые универсальные человеческие силы. Однако в последние годы интерес изучающих «психологию эго» обратился на сами структуры, и мы спрашиваем: «Как действует человек?» — а не только: «Каковы его мотивы?» Это не просто теоретический вопрос, он важен и для клинической практики. Ответ на него заставит по-другому взглянуть на невроз.

Рассмотрим один аналог. Предположим, мы наблюдаем, как индеец, человек малознакомой культуры, весьма сосредоточенно исполняет странный танец. Наблюдая за ним с изумлением, мы можем заметить, что сейчас стоит засуха, и, скорее всего, здесь находится сельская община; мы считаем, что, наверное, это молитвенный танец, вызывающий дождь, а может быть — и выражение страха. Наблюдая за ним внимательно, мы можем уловить определенные жесты, подтверждающие нашу догадку. Несомненно, в этот момент у нас появилось некое понимание того, что происходит. Но ограниченность такого понимания станет очевидной, как только мы обратим внимание на фермера-неиндейца, который тоже страдает от засухи, но не присоединяется к танцу. Ему эта жестикуляция даже не приходит в голову; вместо этого он идет домой и проявляет беспокойство. Индеец танцует не только вследствие засухи, но и потому, что он индеец. Его танец следует из определенных склонностей и способа сознания, из относительно стабильного склада мышления. Знание этих стабильных структур помогает лучше понять смысл его поведения.