Читать книгу "Война Моря и Суши - Александра Ковалевская"

Валевский охотно согласился время от времени заботиться о кити, — Марку иногда приходилось отлучаться из дому. Сообщая это, Эйджи многозначительно закрыл глаза и тряхнул головой влево, считая, что этого объяснения вполне достаточно.

Котёнок получил своё имя раньше, чем была прикончена вторая бутылка в его честь:

— За Полосата Счастливого!

Бокалы сдвинулись, дымчатые метки на их боках встретились, и бравурный звон, похожий на бодрый марш, зазвучал над столом.

«Время от времени» наступило быстро: этой же ночью Арт забрал кити к себе.

Белолицая девушка с яркими губами, восхищавшаяся крошкой Полосатом, забрасывала взгляды на Марка до тех пор, пока не стало очевидно: любовь к животному у девчонки идёт рука об руку с нешуточным интересом к его хозяину.

Эйджи всучил приятелю корзинку, повинно приложился лбом к плечу Валевского и, шут балаганный, не сказав ни слова, развернулся, повёл новую знакомую через один из многочисленных выходов.

«То-то и оно, многочисленных, — а я как найду обратную дорогу?»

Арт проводил взглядом фигуру, зачёсанные назад патлы и нетвёрдую походку инсуба, интимно нашёптывающего новой подружке с длинной белой шеей. Одобрил выбор приятеля: девушка примерная. Затем попытался вспомнить весь путь в «Тридесятое царство» с учётом того, что назад лучше бы отправиться на о-лифте, это раз в пять быстрее. Подумав, решил, что лучше упростить себе задачу и вызвать такси.

* * *

Солнце Союза восходило и заходило, почти как настоящее; кроме того, в столичном рифе существовала смена сезонов. Второго сентября Арт, возвращаясь домой из Главного Управления, пожалел, что на нём длинная хакама, полагавшаяся чиновнику его ранга, а не лёгкие светлые брюки. Пришлось расстегнуть форменный пиджак; пижонский высоко накрученный шейный платок, купленный по наущению неугомонного инсуба, сейчас был лишний. «Три-эс», — «Служба Солнечного Света», — злоупотребляла своими полномочиями, придумывая для рифа погоду, непредсказуемую, как в Надмирье в легендарные времена пра-предков.

Солнце не на шутку припекало.

Девушки несли пальто на сгибе локтя. Дети просили фруктовый лёд. Вьющиеся по стенам цветочные лианы оживали на глазах и, обильно подпитанные заработавшей в полную силу гидропоникой, начали источать сильный запах готовых раскрыться почек. В вышине электронные птицы, запущенные в риф пятьдесят лет назад, чирикали и свистели над террасами Верхнего яруса.

Валевский представил, что примерно так приходит весна на поверхность планеты. Чувство сопричастности к чему-то большему, — гораздо большему, чем родной мир подводных мегаполисов, — заставило вздохнуть полной грудью.

Он полюбил этот риф: сразу, безотчётно и всем сердцем.

Игра теней от света солнца не раздражала; он прощал Союзу ночную темноту, так нелюбимую подводниками, привыкшими к постоянному освещению, приглушенному по ночам, но не меркнущему. Здесь же темнота, как и на поверхности, властно наступала после потускнения местного солнца, имитировавшего закат в щели меж башен мегаполиса, и город включал витрины и зажигал фонари вдоль транспортных лент, несущих людей и грузы. Искусственные звёзды, горящие, пожалуй, ярче, чем настоящие в небе над сушей, медленно двигались по орбитам, но раз в году сходили с мест и показывали для детей величественную праздничную мистерию.

Весна приходила только в столицу Морских Колоний. Другие рифы лишены счастья наблюдать смену сезонов.

Впрочем, сестра Арта всегда была противоположного мнения:

— И как вы там живёте? — ворчала она, встречая Валевского-младшего на пороге родительского дома и покровительственно чмокая взрослого учёного дылду в подставленный лоб:

— У вас опять наступила зима? И вы согласны два месяца носить свитера, а два месяца — ещё и пальто? И терпеть холод и сквозняки от вентиляторов? Нет, правительство обслуживает невероятные прихоти! Лучше бы тщательнее проверяли внешние стены, ведь это всеобщая безопасность.

Но Арт был другого мнения.

Улыбаясь, он бурчал Лене что-нибудь примирительное, пожимал её мягкие предплечья и, по привычке детства, шёл прямо на кухню: в святая святых родного гнезда. Там ждали пышки с начинкой, или слоёный обеденный пирог, или новый кулинарный эксперимент Лены, — сестра отлично готовила. Там будущему аналитику, студенту Академии Союза, выпадал случай отпускать на свободу смирно сидящего до поры до времени у него внутри и довольствующегося студенческими обедами Парня-Большое-Пузо, обожавшего домашнюю стряпню.

«Как поживает семья?» — тепло подумал Валевский и спохватился, что уже две недели не посылал весточку Лене. Он работал по десять часов с понедельника по пятницу и по шесть часов в выходные, работа доставляла удовольствие а, кроме того, общественные обязанности, тянувшиеся со студенческих лет, не успевшие отмереть и отвалиться, подобно рудиментарным хвостам, отнимали всё редкое свободное время. При таком ритме жизни быстро проносились недели и даже месяцы.

Из открывшихся настежь дверей кафе на улицу вырвалась песня.

Песня вторила мыслям: «Стайкой быстрых рыбок балу проносятся дни…»

Арт набрал номер сестры. Затем нужно отправить электронку племяннику, собиравшемуся провести студенческие каникулы на «Касатке» — плавучей базе.

Этой ночью, напоённой нежными запахами пробуждающихся цветочных лоз и романтическим светом лиловых фонарей, закончился долгий двухсотлетний мир Морских Колоний.

В море

Головная боль понемногу успокаивалась. Разжался железный обруч, сковавший виски, медленно возвращалось зрение. Теперь он мог видеть слепяще-яркую от солнечных бликов поверхность моря за бортом о-катера, в котором оказался не иначе, как чудом. Он помнил адский грохот взрыва на причале, кипение воды, помнил внезапную слепоту, вызвавшую у него панический ужас, и содрогнулся, и застонал.

Его вытошнило в волну.

Справившись со спазмами в желудке, Йон почувствовал, что не один. С трудом повернул тяжёлую, словно свинцом налитую голову, и увидел на дне лодки женщину с двумя детьми. Они спали, привалившись друг к другу. Или были без сознания. Нет, кажется, просто спали. Хотя их позы не похожи на объятия уснувших рядом близких людей.

Мужчина в форме наставника, сидящий на носу катера возле приборной доски, кивнул ему ободряюще, но не сказал ни слова. Йон окончательно пришёл в себя и тихо заскулил.

— Разбудишь пассажиров, — незнакомец показал глазами на спящих. — У них контузия покруче твоей, пусть спят, так легче справиться с болью. И ты сейчас уснёшь, а когда проснёшься, перестанет болеть голова.

Наставник держал перед собою приподнятую правую руку, ладонью вперёд, и медленно разгибал пальцы. Он закончил говорить, мизинец разогнулся последним. Йон увидел раскрытую пятерню. Писклявыми голосами пальцы по очереди пропели: «Пя-ять, четы-ыре, три-и-и…». И сгибались, склоняя головы-фаланги: укладывались спать. Йон зевнул, пошарил рукой; скамейка на корме показалась достаточно широкой и удобной, — в самый раз, чтобы опуститься на неё и вздремнуть…