Читать книгу "Женщина ниоткуда - Жан-Мари Гюстав Леклезио"

Большинство женщин моря – старухи. Беседуя с ними, я зову их «бабулями». Когда моя мать приехала сюда, женщины сначала говорили ей: «Что ты будешь здесь делать? Возвращайся к себе в город!» Но она держалась стойко, и в конце концов они ее признали. Научили, как нужно нырять, как задерживать дыхание, как отыскивать места, где обитают моллюски. Но главное, они приняли мою мать, не задавая никаких вопросов о ее муже и обо мне. Они стали моей семьей – семьей, которой у меня никогда не было. Как только я подросла и стала гулять одна, я первым делом шла к ним. Приносила им немного горячего супа, когда они выходили из моря, или фрукты. Мы с мамой живем в домике на холмах, снимаем его у одной старушки, бывшей ныряльщицы, я зову ее «тетушкой». Она вся почернела и скорчилась от работы в море и теперь, после одного несчастного случая, совсем не может нырять – слишком долго пробыла под водой и стала какая-то заторможенная. С тех пор она проводит дни на своем поле, где выращивает батат[10], – вскапывает землю, выпалывает сорняки, и я хожу помогать ей после школы. У нее есть пес по кличке Чабби[11], потому что он толстый и коротконогий, правда довольно умный. Вот уже год, как с мамой живет один тип. Он назвался Брауном, якобы он англичанин, но я его терпеть не могу. С матерью он говорит ласково, прямо сюсюкает, но наедине со мной у него совсем другой тон, злобный, грубый, приказной, и в голосе проскальзывает странный акцент. Однажды он меня совсем достал, и я сказала, передразнивая этот его акцент: «Не смей так со мной разговаривать, я тебе не дочь!» Он зыркнул на меня так яростно, прямо вот-вот ударит, но все же с тех пор поутих. Мне очень не нравится, как он меня разглядывает – будто раздевает глазами. Перед мамой он изображает нежно любящего, и тогда я ненавижу его еще сильнее.

В школе у меня нет друзей. Вначале мне было там хорошо, но с этого года все изменилось. Несколько девчонок сбились в шайку и нашли себе забаву – принялись издеваться надо мной. Я много раз вступала с ними в драку и побеждала, поскольку я самая рослая в классе, но иногда они подстерегают меня у школы после уроков и швыряют в меня комья земли или камешки, а вдобавок лают, как собаки. Они говорят, что у меня нет папы, что мой отец нищий, что он сидит в тюрьме и поэтому никогда не приезжает ко мне. Однажды я им ответила: «Мой отец не в тюрьме, он погиб на войне». Но они на это только загоготали и крикнули: «Ну-ка, докажи!» – вот так и сказали, а мне и крыть было нечем. Тогда я спросила у матери: «Мой отец – он жив или умер?» Но она смолчала, отвернулась и сделала вид, будто не слышит. Я поразмыслила и пришла к выводу, что девчонки, наверно, правы: моя мать учила меня говорить по-английски с самого детства и все твердила, что это залог моего будущего, но, может, еще и для того, чтобы я знала родной язык отца.

Из всех школьников самый злобный – один мальчишка, его зовут Джо. Он высокий и тощий, старше меня на класс и жутко испорченный. Говорит мне, что я чернокожая. Говорит, что мой отец – чернокожий солдат-американец с военной базы, а мать – шлюха. Твердит это все время, когда я иду по дороге одна и никто из взрослых не может его услышать. Бежит за мной следом и, поравнявшись, бросает вполголоса: «Твоя мать шлюха, а отец – черномазый». Он знает, что я никому это не перескажу, слишком уж будет стыдно. У этого Джо хитрые бегающие глазки, как у бродячего пса, желтые, с такими резкими черными зрачками, и длинный кривой нос. Когда он застает меня одну на дороге, то всегда налетает сзади. Хватает за волосы – а у меня пышные вьющиеся волосы, – вцепляется в них мертвой хваткой и дергает вниз, чуть ли не тыча лицом в землю; я готова заплакать, но сдерживаю слезы, чтобы не доставлять ему такой радости. Ему хочется, чтобы я позвала на помощь маму: «Ну, давай, зови свою мамашу, зови ее!» Но я молчу, отбиваюсь от него пинками, и в конце концов он оставляет меня в покое.

Море… вот что я люблю больше всего на свете. С самого раннего детства я пропадала на море. Когда мы еще только приехали на этот остров, мать устроилась подсобницей в рыбный ресторан. Она приходила туда рано утром и сажала меня в колясочке где-нибудь в уголке, чтобы я никому не мешала. Мама оттирала щеткой цементный пол, чистила баки и котлы, подметала двор и сжигала мусор, а потом работала на кухне – резала лук, мыла ракушки, готовила овощи для супа, разделывала рыбу для суши. А я так и сидела в своей коляске молча, наблюдая за ней. Похоже, тогда я была очень смирным ребенком. Мне не хотелось играть на улице. Хозяйка удивлялась: «Да что с ней, с этой малышкой? Похоже, она всего боится!» Но нет, ничего я не боялась, просто сидела на месте, чтобы защитить свою мать, быть уверенной, что с ней ничего не случится. Ну а потом маме надоело быть прислугой у этих людей. Она договорилась со старухами-ныряльщицами, которые поставляли в ресторан моллюсков, и тоже стала женщиной моря.

С этого времени я каждый день ходила на берег. Шла рядом с матерью, несла ее мешок для сбора ракушек, ее тапочки и маску. Она переодевалась между скалами, где не было ветра. Я смотрела на нее обнаженную, пока она не облачалась в комбинезон для ныряния. Моя мать не такая высокая и плотная, как я, – скорее миниатюрная, худенькая, и кожа у нее очень светлая, только лицо обожжено солнцем. Я помню, как разглядывала ее выступавшие ребра и груди с черными сосками, они потемнели из-за того, что она слишком долго кормила меня своим молоком – до пяти или до шести лет. Живот и спина у нее совсем белые, а вот у меня кожа очень смуглая, хотя я не сижу на солнце, поэтому в школе меня и дразнят негритоской. Однажды я спросила у матери: «А правда, что мой отец был американским солдатом и что он нас бросил?» Мать посмотрела на меня так, будто хотела дать оплеуху, и ответила: «Никогда не повторяй того, что ты сейчас сказала. Ты не имеешь права говорить мне такие гадости». И добавила: «Когда ты повторяешь гадости, которых наслушалась от других, это все равно что плевать самой себе в лицо». И с тех пор я никогда больше не заводила с ней этот разговор. Но все равно, мне хотелось бы узнать правду о своем отце.

Когда я была маленькая, то не ходила в школу. Мать боялась, что со мной что-нибудь приключится, а еще – я почти уверена – она стыдилась того, что у меня нет отца. Вот я и проводила время среди прибрежных утесов. Стерегла одежду матери, пока она собирала морские ушки. Мне очень нравилось это место: я устраивала себе гнездышко из шерстяных вещей, садилась, привалившись спиной к черной скале, и смотрела на море. Там еще были такие смешные зверюшки – кажется, земноводные крабы, – которые робко выползали из трещин поглядеть на меня. Они сидели и грелись на солнышке не шевелясь, но при малейшем моем движении сразу удирали в свои норки. Были там и птицы – чайки, бакланы и еще какие-то, серо-голубые, эти подолгу стояли на одной ноге. Мать натягивала свой комбинезон, надевала шапочку, перчатки и тапочки, входила в воду и уже там прилаживала маску. Я следила, как она плывет в открытое море, таща за собой черно-белый буек. У каждой женщины моря свой цвет буйка. Мать заплывала подальше, ныряла, и последнее, что я видела, – ее голубые тапочки, мелькнувшие в воздухе, а потом она исчезала в глубине. Я научилась считать секунды. Мама давно уже меня предупредила: «Досчитай до ста, и, если я не вынырну, беги звать на помощь». Правда, она всегда всплывала гораздо раньше, через тридцать, максимум сорок секунд. Показывалась из воды и кричала. Все женщины моря кричат, поднявшись на поверхность. И у каждой свой, особый крик. Это помогает восстановить дыхание, и крик матери я могу распознать издали, даже не видя ее. Даже среди других криков и других шумов. Он немного похож на птичий – начинается с высокой пронзительной ноты и кончается совсем низкой, вот так: рира! уу-рррауррра! Я спросила у мамы, почему она выбрала такой крик. Она засмеялась и ответила, что не знает – как-то само собой получилось, когда впервые вынырнула из воды. Шутки ради она добавила, что и я закричала точно так же, когда родилась! Мать не всегда ныряет в одном и том же месте. Это зависит от ветра, от волны, а еще от решения женщин моря. Каждое утро они выбирают подходящее место для ныряния, так как хорошо знают, где найти новые колонии моллюсков. Многие думают, что морские ушки плотно прикрепляются к камням на дне, но на самом деле они передвигаются каждую ночь, меняя места обитания либо в поисках пищи, либо для защиты от морских звезд. Морские звезды – худшие враги моллюсков. Иногда мама собирает их в мешок, приносит на берег и оставляет умирать на солнце. А я выбираю самых красивых и потом продаю хозяевам сувенирных ларьков на причале вместе с веточками розового коралла.