Читать книгу "Моя любимая сказка - Ксандр Лайсе"

Солнечное утро рассыпалось по улице радугой мелких капель росы. Вот куры, опасливо поглядывая на дремлющего под воротами пса, прохаживаются по траве.

Мужик в поношенной рубахе и новеньких, но уже грязных, портах, выходит из ворот напротив с лотком, накрытым тряпкой, и по улице сразу же разливается запах горячих пирогов. В город торговать пойдёт.

Чертолье — ещё не Москва, Большой Посад.

Девушка в обыденном сарафане прошла с коромыслом на плече.

Со стороны вала проскакал всадник в ярком оранжевом кафтане — нарочный; стук копыт разбудил пса, и он, потянувшись, несколько раз глухо тявкнул на успокоившихся было кур. Со стороны монастыря со скрипом показалась телега, нагруженная горшками, корчагами и прочей гончарной утварью.

Два мужика — скорее всего, отец и сын — идущие рядом с телегой, одеты в армяки: видно, поднялись ещё по холодку, затемно. Лица у обоих красные, потные, но армяков не снимают. Беседуют о чём-то.

Босоногий мальчишка пробежал мимо, споткнулся, чуть не упал под копыта лошади гончара и немедленно заработал от него подзатыльник. Младший из мужиков что-то спросил, мальчишка громко, но неразборчиво ответил — ясно было слышно только «батюшка» и «храма Афонасия-Кирилла». Понёсся дальше. Послышались звуки дудки — где-то вверх по улице заспавшийся пастух собирал стадо.

* * *

Вот оно! Настроение. Самое главное для меня — не столько передача информации, сколько настроения, духа времени. Информацию в наше время можно и в сети найти — там этого счастья полно. А рассказать так, чтобы экскурсант себя прямо в средневековье ощутил — вот это искусство! Там ему уже можно и про аркатурно-колончатые пояса, и про соляные бунты, и про нездоровое количество жен Ивана Грозного — всё поймёт, всё прочувствует.

Просто должна быть какая-то зацепочка для него, ключик от двери в минувшие века. Что-нибудь понятное, но неожиданное, какая-то мелкая деталь… Например, что в XV веке не пили чай, что не было картошки и помидоров… Что если женщина прилюдно снимала с мужчины пояс, его честь была безвозвратно утрачена… Что хлеб ломали, но ни в коем случае не резали — это считалось почти святотатством…

Именно такие короткие, не имеющие особого значения подробности и оживляют всё, что рассказывает экскурсовод. Только тогда его рассказ завораживает, его начинают слушать, как слушали в былое время гусляров и сказителей, поддаваясь очарованию древней былины, в которой герой-богатырь, оскорблённый князем, не в силах жить дальше, убивает себя. А слушатели, обычные крестьяне, забывали о том, что согласно православной вере это — чудовищный грех. Они все были там, в том времени, когда о подобных поступках слагались песни… когда их считали благородными.

Так и сейчас турист, вернувшись с экскурсии, не вспомнит через день даже имя экскурсовода — что уж говорить об авторе текста — а лицо какой-нибудь девушки с коромыслом, пригрезившейся ему во время рассказа останется в памяти навсегда.

Я откинулся на спинку кресла. Снова перед глазами возникла девушка, идущая к колодцу… На ней простой сарафан из грубой ткани, туго повязанный — так, что не видно волос — бурый убрус… И очень знакомое лицо… Изумрудные глаза… Ярослава…

Почему же я ни разу не зашёл к ней? Не было повода? Да нет, повод, наверное, я смог бы придумать. Это всё — обычная нерешительность. И мысли о том, что такая девушка вряд ли будет одна. Хотя, если бы у неё кто-то был, не стала бы она сама таскать продукты из магазина.

Но прошёл почти месяц. За это время она могла уже десять раз найти, встретить… Интересно, что же получается? Я надеюсь, что она кого-то себе нашла? Получается, надеюсь… А если она всё это время ждала, что я зайду? Повод-повод… Просто так, без повода, просто приду и скажу: «Привет, я долго искал повод, чтобы зайти, а потом решил зайти просто так!»

С другой стороны, было много работы… И что? Не так уж много было у меня работы! В конце концов, если она не хочет меня видеть, то лучше об этом узнать от неё самой, чем убеждать себя в том, что это был минутный порыв, и три недели подряд видеть её в каждой девушке с коромыслом! Шутки подсознания, понимаешь!

Без двадцати пять.

Встал. Собрался-собрался. Пошёл!

* * *

У двери я остановился. Внезапно я осознал, что на мне протёртые в самых неожиданных местах джинсы, домашние тапочки и залитая чаем футболка. Маньяков, звонящих в дверь под предлогом попросить соли, обыватели представляют себе именно так.

Как оказалось, у меня очень много одежды. Ещё минут двадцать я потратил на исследование содержимого своего шкафа, и даже начал осознавать смысл легендарного «нечего надеть», как вдруг я понял, что именно сейчас, в эту самую минуту, она, может быть, тоже собирается куда-то, и если я промедлю хотя бы ещё мгновение, то не застану её… Вообще не застану!

Без особых рассуждений я облачился в наиболее приличные джинсы, выудил из немедленно рухнувшей с вешалки груды рубашек первую попавшуюся — какая разница, все чистые — и уставился на тапочки. В конце концов, что я, на бал собираюсь?! И так сойдёт!

Однако у дверей своей квартиры я снова остановился. Мысль о том, что она собирается уходить, не оставляла меня. Вдобавок, внутри заскреблось очень противное чувство, знакомое ещё по институту: стоит прогулять одну пару, как пойти на следующую по тому же предмету становится как-то неудобно. И чем дальше, тем это «неудобно» становится всё сильнее и сильнее — такая смесь стыда и лени. Вот и сейчас я подумал, что зайти к Славке в первую неделю после встречи мне было бы куда легче. Да, не очень удобно, но легко… Теперь же мне кажется, что я прогулял все мыслимые пары по этому предмету, но со всей наглостью требую, чтобы мне поставили зачёт…

Мысли прервал тихий щелчок замка. Она? Значит, всё-таки, собиралась уходить! Коленки почему-то задрожали. Если бы мне пришлось говорить, голос обязательно сорвался бы в фальцет. Я прилип к дверному глазку.

Дверь начала открываться. В холодном казённом свете люминесцентных трубок блеснули цифры жёлтого металла: «2, 2, 1».

Однако в проёме из тёмной прихожей появилась вовсе не стройная фигура Славки, а скрюченная спина, обтянутая брезентовым плащом и замотанный в платок затылок. Какого чёрта?! Похожая на клешню рука потянула дверь. Жутким гнусавым голосом кто-то внутри проорал: «…Но опоздал мой самолёт: бабушка Симона внучку в школу ведёт!» Какого чёрта?! Покопавшись в кармане, жуткая фигура вдруг словно бы сложилась пополам и той же клешнеобразной рукой сунула что-то под коврик у двери.

Я отшатнулся от глазка и потёр лоб. Сон? Нет, не сон. Когда я снова припал к двери, старухи уже не было видно. Зато послышался звук закрывающихся дверей лифта.

Уехала, уехала… В голове не было ничего, кроме этого слова. По-моему, я даже беззвучно повторял его, когда отпирал дверь.

Продолжая повторять его про себя, я пересёк площадку, нагнулся и откинул угол коврика. Среди серых мусорных песчинок на полу лежала маленькая золотая петелька. Женская серёжка. Золотая серёжка со светло-зелёной капелькой из какого-то камня. Хризолит?