Читать книгу "Кто-то другой - Тонино Бенаквиста"

— Художником, чьи картины выставляются в «Бобуре»?

— Надо подумать.

— А что скажете о наемном убийце?

— ?..

— Или просто вашим соседом по лестничной площадке?

— Никем из них, разве что самим собой, — подвел итог Николя. — Самим собой, о котором я мечтаю, тем, кем у меня никогда не хватало смелости стать.

И неожиданно почувствовал какую-то тоску.

Играя и из любопытства они рассказывали об этом другом — таком близком и таком недостижимом. Тьери виделось, что он носит такую-то одежду и работает тем-то, Николя рассказал жизненные принципы и некоторые недостатки своего двойника. Оба развлекались тем, что описали обычный день своего другого я, час за часом, в мельчайших подробностях, которые их самих взволновали. Настолько, что через два часа за стойкой их уже сидело четверо. Рюмки сменяли одна другую до той необратимой точки, когда уже и мысль о том, чтобы их пересчитать, кажется неприличной.

— Наш разговор дошел до абсурда, — заметил Николя. — Борг никогда не станет Коннорсом, и наоборот.

— Я не люблю себя настолько, чтобы желать остаться собой любой ценой, — сказал Блен. — Те тридцать лет, что мне остались, я хотел бы прожить в шкуре кого-нибудь другого.

— У меня нет привычки — может, мы просто немного перебрали?

— Только от нас зависит поиск этого другого. Чем мы рискуем?

Покорный Гредзински уже давно похоронил свою тревогу в пустыне и теперь отплясывал на ее могиле. Он искал единственный ответ, казавшийся ему логичным:

— …Потеряться по дороге.

— Хорошее начало.

И они снова чокнулись под скептическим взглядом бармена, который — время было позднее — ничего им больше не налил. И хотя Блен был гораздо трезвее Гредзински, он неожиданно напустил на себя заговорщицкий вид. Сам того не подозревая, он направил разговор в нужное ему русло, чтобы в результате выйти именно к этой точке, словно он нашел в Гредзински собеседника, которого ждал всю жизнь. Победа в матче воодушевила его на следующую игру, где он будет одновременно своим единственным партнером и соперником. Борьба такого масштаба, что ему придется собрать все силы, разбудить в себе независимого судью, вспомнить свои мечты, снова поверить в себя, забыть ограничения, с которыми он уже начал сталкиваться.

— Мне понадобится время — скажем, года два-три, чтобы выверить все мелочи, — но я готов держать пари, что стану кем-то другим.

Этот вызов Тьери бросил себе самому, Гредзински тут был лишь предлогом, в лучшем случае свидетелем.

— …Сегодня 23 июня, — продолжал он. — Давайте встретимся ровно через три года, день в день, минута в минуту, в этом самом баре.

Гредзински уже был где-то далеко, не здесь, он слегка одурел от происходящего и отдался на волю опьянения, включив автопилот, позволивший ему сосредоточиться на главном.

— Встреча… встречаемся мы с вами или двое других?

— В этом вся соль пари.

— А ставка? Если вдруг чудом одному из нас это удастся, он заслуживает огромной награды.

Для Блена это не было главным. Завоевать этого другого само по себе было главной ставкой. Он ловко вывернулся:

— В этот вечер 23 июня, в девять часов, ровно через три года, тот из нас, кто выиграет, может потребовать от другого чего угодно.

— Чего угодно?

— По-моему, это самая высокая ставка в мире?

Там, где находился сейчас Гредзински, не существовало ничего экстравагантного. Все требовало его внимания. Он обнаружил, что способен восторгаться — редкое чувство, занявшее разом его мозг и сердце.

Им пришло время расстаться, как будто прозвучал какой-то сигнал. Ни тот, ни другой не знали, что сказать.

— Возможно, Тьери, мы видимся с вами последний раз.

— Вы не думаете, что это лучшее из того, что может с нами произойти?

ТЬЕРИ БЛЕН

Он поднялся, не дав себе времени обдумать решение, принятое накануне. Он понимал, что вчера, когда незнакомец втянул его в это невероятное пари, начался обратный отсчет.

На холодильнике записка Надин напоминала ему об ужине сегодня вечером у их старинных друзей. Если бы он стал варить кофе, то не успел бы к открытию своего ателье. Поэтому Тьери ограничился остатками чая из кружки, забытой на углу стола его подругой, и направился в ванную, чтобы быстренько принять душ. Обычно по утрам его не переполняла бешеная энергия, поэтому он воспользовался неожиданным приливом сил, чтобы подрезать густую бороду, которая уже начала залезать на скулы. Когда его спрашивали, почему он от нее не избавится, Тьери отвечал, что ненавидит бриться. В какой-то мере это было правдой, но он никогда не объяснял, насколько не любит смотреть на свое отражение в зеркале.

Если в кафе ему случалось оказаться напротив зеркала, он неизменно предлагал Надин поменяться местами, чтобы сидеть лицом к залу. Не смотреть на свое отражение уже вошло у Тьери в привычку. Когда же встреча оказывалась неизбежной, ему приходилось смириться и принять то, что он видел, но это решительно ему не нравилось. Круглое лицо с густыми бровями, невыразительными глазами, слегка оттопыренными ушами, верхняя губа, рисующая «галочку» посреди рта, и особенно ужасное отсутствие подбородка. Эта неисправимая мелочь, его самое уязвимое место, из-за чего он и отрастил такую густую бороду. Кто-то проклинает свой маленький рост, другие не любят раздеваться, а Блен отдал бы что угодно за квадратный подбородок. Когда он был совсем маленьким, какой-то одноклассник непонятно за что обозвал его черепахой. А еще через несколько лет, когда все смотрели слайды, снятые в летнем лагере, Тьери услышал, как одна подружка шепнула другой: «Тебе не кажется, что Блен в профиль похож на черепаху?» Он начал расспрашивать окружающих, но никто не смог ему внятно ответить. Пришлось дождаться зрелости, чтобы понять. Как-то он мыл руки в туалете ресторана, где все стены были увешаны зеркалами, создававшими эффект калейдоскопа, и тут Тьери впервые увидел вблизи свой профиль и движения. Наконец-то он различил эту кривую, что идет от лба к носу и дальше к нижней губе, эти веки, словно лежащие на щеках, — все это неизбежно наводило на мысль о черепахе из мультика, грустной, еле ползущей черепахе.

Если бы он был уродлив, по-настоящему уродлив… Но настоящее уродство встречается так же редко, как и настоящая красота, и под эту категорию Блен тоже не подпадал. Может быть, уродливым он бы понравился самому себе. Но трагедия была в том, что его лицо было до ужаса банальным, если не сказать, ничем не примечательным. «Бесполезная» внешность, как он сам это характеризовал. Тьери представлял себе, как забавно он будет выглядеть в старости: округлая согбенная черепаха с дряблой кожей, с вялыми членами, становится все печальнее и печальнее, двигается все медленнее и медленнее. И все это было бы не так важно, если хотя бы однажды кто-нибудь сказал ему, что он красив. И Тьери бы поверил, хотя и не был наивен. Привлекательные люди знают это: окружающие с самого детства не устают напоминать им об их красоте и даже потом считают своим долгом время от времени освежить их память. Но Блен никогда не замечал, чтобы девушка проводила его взглядом, а женщины, которые отдавались ему, никогда не говорили, как он выглядит. Он нравился им, но ни одна из них не считала его красивым, самые честные признавались откровенно. Изредка, когда он упоминал об этом, Надин неловко заводила разговор о его «шарме», чтобы доставить ему удовольствие.