Читать книгу "Иесинанепси / Кретинодолье - Режис Мессак"

на земле кто-либо когда-нибудь?

В прошлый раз мне пришлось прервать рассказ — так явственно передо мной разверзлась пропасть, в которую я, похоже, соскальзывал. Дыра в сознании. Не знаю, сколько времени это длилось. Несколько дней. Или месяцев. Понятия не имею. По правде говоря, я пока еще кое-как понимаю, что такое дни. Но вот месяцы! Это очень сложное понятие, представление о котором из всех ныне живущих есть, наверное, только у меня. Как и многие другие сложные и бесполезные понятия, которые исчезнут вместе со мной.

Хотя, возможно, не все, если эта бумага меня переживет. Такая тщетная надежда иногда дает мне вдохновение писать дальше. Я пишу, — мне кажется, пишу для будущего человечества, если, конечно, в будущем еще будет человечество. Я займусь историческим трудом. Опишу историю, у которой, вероятно, никогда не будет читателей.

Для выполнения этой задачи я не так уж и плохо оснащен. Помимо того, что мои занятия когда-то приучили меня читать много книг по истории — пусть теперь уже не вспомнить все эти факты, названия и даты, — у меня сохранилось отчетливое воспоминание о днях, предшествовавших войне. И даже, несмотря ни на что, о ее главных событиях. У меня даже остались документы. Документы бесценные! Они заставят дрожать от гордости смотрителей будущих музеев и хранителей будущих архивов: заляпанные, сальные и рваные старые газеты, в которые завертывали сэндвичи; и старые банки консервированной тушенки и сардин в масле, теперь уже пустые, но все равно остающиеся значимыми свидетельствами грандиозного прошлого.

Хватит умствовать. Сегодня, пока хорошая погода и я ощущаю прилив сил, мне хочется писать, как в старые времена, для тогдашних людей, будто еще есть образованные и цивилизованные люди, способные понять то, что я пишу.

Однако… Не окажется ли то, что я напишу, наилучшим доказательством неописуемого безумия цивилизации? Довольно! Если разумность — верх безумия, то сегодня мне хочется быть в высшей степени разумным.

В период, непосредственно предшествовавший Второй мировой войне, европейское общественное мнение, похоже, было озабочено исключительно скандалами, на самом деле малозначительными, в которых к тому же никто почти ничего не понимал. Эти истории про разбойников, призванные позабавить публику, напоминали игру детей в жандармов и жуликов, и когда им надоедает быть жандармами, они тут же меняются местами с жуликами. Никто не знал, был ли полицейский, выслеживающий мошенников, на жалованье у их главаря, и в любой момент ждали, что министра юстиции арестуют и посадят в тюрьму его собственные подчиненные.

Самое главное, эти фельетонные приключения имели следствием, если не целью, отвести внимание от важнейшего события эпохи: блокады Японии. Ведь теперь судьба человечества вершилась на Дальнем Востоке — это лучше всего свидетельствовало об упадке Европы; на сей раз войне европейской предстояло быть всего лишь побочным результатом войны тихоокеанской.

Япония, теснящаяся на своих бесплодных островах при постоянно растущем населении, видела только один выход из создавшегося положения: колонизацию Китая. Вместе с тем азиатский рынок с тремя-четырьмя сотнями миллионов жителей, у которых еще не было радиоприемников, механических бритв и автомобилей «Форд», оставался единственной надеждой выдыхающегося американского капитализма. В обеих странах лихорадочно готовились к войне. В начале 1934 года министр военно-морского флота Японии адмирал Осуми объявил о своем решительном намерении игнорировать запреты, наложенные на вооружения его страны согласно договоренностям, принятым на Лондонской и Вашингтонской конференциях. В тот же момент американский конгресс проголосовал за принятие Vinson Naval Replacement Bill[22], в результате чего Соединенные Штаты должны были получить «самый мощный флот в их истории». А американский министр военно-морского флота Свенсон при поддержке президента Рузвельта готовил большие тихоокеанские маневры 1935 года, которые впервые планировалось провести в Тихом океане у Аляски.

Предвидя конфликт, обещавший стать колоссальным, все присматривали себе союзников. Первым шагом, ведущим к серьезным последствиям, оказалось признание Соединенными Штатами советского государства[23]. Это признание — с немедленным установлением дипломатических и торговых отношений — было равноценно если не альянсу, то по меньшей мере соглашению. А еще оно означало, что блокада Японии, отныне зажатой между двумя державами, каждая из которых доминирует на целом континенте, — свершившийся факт.

Перед лицом этой угрозы Японии также пришлось искать союзников, и она их нашла. Злополучной Германией тогда руководило правительство, которое, едва получив власть, столкнулось с крайней нехваткой средств. Гитлер был выставлен на продажу, и Япония его купила. Таким образом, окружение Японии вскоре привело к тому, что в окружение попал Советский Союз.

Это соотношение сил не уменьшило риска войны, а лишь сильнее распалило воинственное рвение будущих воителей. Выступая на IV сессии Центрального исполнительного комитета СССР, Литвинов[24] заявил:

Делая обзор наших отношений с внешним миром, я отнюдь не упустил из виду таких крупных государств, как Германия и Япония… Самая последняя фаза развития отношений между этими двумя странами позволяет надеяться, что они не будут на меня в претензии за то, что я выношу их за общую скобку. Если не ошибаюсь, они даже признали между собой расовую общность[25].

Этот намек, встреченный смехом и аплодисментами, был понят всеми. И действительно, разве чемпион арийской расы не заявил в своей автобиографии «Майн Кампф»: «Если мы хотим приобрести новую территорию в Европе, то это может быть сделано в основном за счет России, и опять новая германская империя должна следовать по стопам тевтонских рыцарей. Но на этот раз земли для германского плуга будут приобретены германским мечом, и таким образом мы обеспечим нации хлеб насущный»[26].

Именно на это заявление и другие, ему подобные, Литвинов отвечал в уже цитированной нами речи:

На самом деле известны и такие проекты «справедливой» ревизии договоров, которые предусматривают удовлетворение территориальных аппетитов пострадавших государств за счет таких стран, как, например, прибалтийские или даже СССР, которые к Версальскому договору отношения не имеют и никаких несправедливостей никому не причинили. Не знаю, готтентотское ли это представление о морали и справедливости или иное, во всяком случае, оно не арийского происхождения. Независимо от ее происхождения, при осуществлении подобной морали пришлось бы иметь дело со всей мощью нашего 170-миллионного государства.

В изданной большевистской партией официальной брошюре, где воспроизведена эта речь, процитированные нами слова сопровождаются пометкой «Гром аплодисментов». Эти раскаты в аудитории были лишь предзнаменованием другого, куда более опасного грома, который раздастся во время грозы, уже готовой разразиться над миром.

Но прежде вихрь закружит и другие страны. В первую очередь Францию. В той же речи, где давалось определение безопасности, очень напоминающее концепции французского пацифиста Эррио[27] («мы будем по-прежнему и больше прежнего укреплять и