Читать книгу "Сам по себе - Святослав Владимирович Логинов"

откушено. Вот, значит, как сбивается небесное масло, в круговорот каких сил Сам опрометчиво вмешался. Хотя, повторись всё заново — Сам оскалился и клацнул зубами — то, даже зная расклад сил, Сам всё равно полез бы в драку.

Туда он и вторгнется, пусть не сейчас, но когда-нибудь вскоре.

Дыры в небе можно было ковырять безвозбранно. Вулкана на небе не получалось, дыры вскоре затягивались. Сам расширил одну из дыр и спрыгнул вниз. Пришла пора проверить, как обстоят дела дома.

Падать с неба занятие неспешное. Земной круг важно вращается внизу, а быть может, вращается падающий Сам, а земной круг остаётся недвижим. На самом краю круга курится вулкан, пробуждающий у Сама неприятные чувства, а остальной мир ровен и непригляден. Середина мира, вокруг которой всё вращается, бугрится безобразным пупырём, Сам не понимал, что бы это могло быть.

Если не можешь что-то понять, надо приблизиться и поглядеть. Сам направил своё падение в сторону пупыря.

— О, сколь я велик, лягух средь лягушек! — донеслось к нему.

Да ведь пупырь, это его знакомец, болтливая плесень, которую он спихнул с неба! Но когда он успел так разрастись?

С разгона Сам ухнул в мягкое, провалившись почти по пояс. С трудом выкарабкался и с копьём наизготовку двинулся к пупырю.

— Я величайший средь великих, царь царей, герцог герцогов, бог богов… гхм… молчи, дура! Говорят тебе, что я бог богов, значит, так оно и есть!

Сам замер, опустив копьё, которым чуть было не ткнул перед собой. Ведь здесь, под бесформенным жирным телом болтуна лежит Харизма, которая не раз спасала его, кормила и согревала, укрывала от бед и опасностей. А теперь свалился на неё с небес болтун и сосёт её силу, да ещё хвастается на весь свет, называясь чужим прозвищем. А безответная Харизма кормит и согревает его, впустую растрачивая драгоценную силу.

Копьё здесь не поможет, болтун присосался к Харизме, также, как когтистые лапы когда-то прирастали к Саму. Харизма вылечила Сама безо всякого копья.

Сам воткнул пику в землю, впервые расставшись с ней, двумя руками ухватил заплесневевший бугор и потащил, стараясь освободить Харизму.

Плесневелый оказался необычайно тяжёлым. На небе он таким не казался — обычная плесень и не больше. А тут он ещё впился в тело Харизмы и жрал, не думая ни о чём, кроме собственного величия. На пределе сил Сам тащил плесневелого болтуна. Но куда? Ведь он приползёт обратно и снова вопьётся в Харизму.

— А? Что? Кто посмел? — забулькал пупырь, дёргаясь разом во все стороны.

Прежде этих слов Сам не слышал, поскольку они прозвучали до его рождения, но он сразу их узнал, и небывалая ярость захлестнула его. Старый Хариз мог рычать такое, ибо был первый и единственный, но и Хариза немедленно настигло возмездие. А тут бурчит бука букашек, гниль гнилушек, и смеет возноситься над миром не ожидая никакого возмездия.

Сам на мгновение отпустил пупыря, вернулся за копьём и дальше гнал противника, уже не прикасаясь к нему руками.

— Я бог богов! — растекался плесневелый. — Ханыга ханов!

— Пуп пупырей! — поддакнул Сам и, поднатужившись, скатил небесную гниль в жерло рукотворного вулкана, совсем недавно прочищенного и полыхавшего ярко и яро.

Взметнулось облако дыма. Вонь заполнила четверть вселенной. Когтелапое чудище так смердеть не умело.

— Горю! — донеслось изогненного жерла. — Пылаю! О, как я велик!

Раньше Сам не знал, что у него есть уши. Теперь он заткнул их, чтобы не слышать.

Сам шёл, задерживая дыханиеи отключив слух. Единственно оставалось обманное зрение. И хотя, казалось бы, зрение ничем не могло помочь, Сам знал, что он доберётся к Харизме.

Никогда прежде Сам не смотрел на Харизму в упор. Ощущал тепло и прохладу, ласку и лечение. А смотреть… что там смотреть? Харизма она и есть Харизма.

Теперь он брёл, опираясь на одно неверное зрение и, значит, волей-неволей, смотрел.

Когда-то, выбравшись из вулкана, Сам двигался вслепую, не пользуясь ни единым чувством, но Харизму отыскал безошибочно. Лучше бы он также поступил и сейчас. Зрение — самое неразвитое изо всех чувств, куда оно может привести?

Привело его в место непонятное. Впереди бесформенной горкой лежало нечто белое и полупрозрачное. И нигде ни малейшего следа Харизмы. У Харизмы были руки, это Сам помнил твёрдо. А тут ничего, словно сожжённый болтун разлёгся перед ним, только болтун белый и молчаливый.

Сам уселся на голую землю, поставил копьё между коленей. Лениво подумал, не ткнуть ли белое копьём, и так же лениво раздумал. Небесное оружие получалось ужасно вредоносным. Им можно проковырять вулкан, нарубить на множество самостоятельных частей когтелапое чудище, выпустить на землю хищного болтуна. А что доброго сумел он сделать своим копьём? Пожалуй, что ничего.

Сам сидел на голой земле. Прежде земля была населена безвредными ползунами, которые шептали свои благоглупости, а когда Сам попросил еды, накормили его. Теперь никого рядом нет, всех высосал болтун.

«Эх, — подумал Сам, надо было не сбрасывать болтуна в магму целиком, а разрубить на сто миллионов болтливых кусков и жечь их по одному, чтобы он мог прочувствовать всё своё ничтожество и ощутить свою вонь».

Перед глазами возникла картина: многое множество бесформенных обрезков и многоголосый речитатив:

— Я кусок кусочков, ломоть ломтиков! О, сколь я многочисленен!

Нет, железной палкой глупость не победить.

Сам сидел, вслушиваясь в себя самого. Наверное, это называется — думать. Хотя, вряд ли. Вслушиваясь в себя, не услышишь ничего, прежде не слышанного. Думать можно лишь о внешнем.

Сам прислушался к внешним звукам:

— Бог богов, король королей…

Что такое? Он никогда ничего подобного не говорил. Другие говорили, но не он.

Сам оглянулся. Ну, так и есть, на голой, выжженной земле сидел одинокий ползун, что когда-то впервые назвал Сама богом.

— Привет! Я рад видеть тебя. Как твои дела?

— Раз ты мне рад, то дела мои прекрасны, лучше не бывает. Только еды тебе я принести не могу. Болтливая мерзость, которую ты прогнал, изволила всё скушать. Многие мои товарищи были съедены за этим обедом. Но мы не сдаёмся. Никто из нас не назвал пожирателя богом.

— Вы молодцы. А ты не знаешь, куда пропала Харизма? Она должна быть тут, но я её не вижу.

— Так вот же она! — ползун указал на белый холм перед Самом.

— Не похоже. У Харизмы был лоб, в который ударила кияна. И руки. А тут ничего нет.

— Это болтливый её искалечил. Набросился на неё, словно на бессловесную лепёшку: Дай-дай-дай! — и ещё похваляется: «О, как я велик!»

Лицо Сама закаменело.

«Ведь это