Читать книгу "Шесть тонн ванильного мороженого - Валерий Бочков"

Особого смысла не было и при его жизни. Зависть? Пожалуй, да. Какой смысл лукавить с самим собой, тем более сейчас, когда его уже нет? Была в этой гадкой интрижке какая-то нечистоплотная смутная радость. Не могли, ну не могли голенастые тугобедрые девицы всех мастей и размеров, ну никак не могли мне именно вот этот вот нюанс презентовать. А он, нюанс этот, дорого стоит! Как там народ говорит: муж и жена – одна сатана. Так что была во всем этом некая пикантность. Только не подумайте, что я себе в эти моменты Любецкого представлял – я неисправимый гетеросексуал, вот еще глупости.

Я мягко заплыл на бордюр правыми колесами. Прямо под фонарь. Авось не влезут на виду-то. Заглушил мотор. 4:20.

Вкусно чмокнула дверь – я читал, у них там, в Баварии, целый отдел работает над правильным звуком захлопывающейся двери. Цивилизация.

Так. Теперь самое скучное – поговорить с Варварой.

Я вдохнул всей грудью, подошел к подъезду, набрал код. Шумно выдохнул.

– Вы Дубов?

От неожиданности вздрогнув, повернулся.

Лицо чуть помятое, глаз с прищуром. Знакомый или просто похож на кого-то? – не припомню никак.

– Имел счастье работать с Любецким.

Банионис! Точно, и ведь действительно похож, копия просто! Все встало на свои места, я развел руками и улыбнулся:

– Товарищ майор!

Банионис оскалился, просиял. Не без гордости проговорил:

– Полковник.

– Однако! Поздравляю.

– Всем обязан покойному – кристальной души человек был, а умище, умище-то! Гений.

Банионис потряс кулаками, изображая умище Любецкого.

Мне показалось, что он либо пьян, либо паясничает. А может, и то и другое. Банионис пошмыгал носом:

– А вы к вдове? Так сказать, визит скорби нанести и искренние соболезнования засвидетельствовать? Это правильно, – он снова пошмыгал, – и по-дружески. Позвольте, я с вами поднимусь. Не возражаете? Я на секунду, тоже засвидетельствую и исчезну.

Было что-то неприятное в нем, его манерах. Раздражали лакейские обороты речи, панибратская развязность. Но, с другой стороны, похоже, так будет проще отделаться от Варвары.

– Прошу.

Я зачем-то, подражая Банионису, галантно шаркнул ножкой, толкнул тугую дверь и пропустил его вперед в затхлую вонь полутемного подъезда.

Часть вторая

1

Умирающий лифт, дрожа, скуля и жалуясь, дотащился на девятый, сердито лязгнув железом, встал. Испустил дух.

– После вас, после вас, – громким шепотом энергично зачастил полковник. Подобострастно нырнул вперед и ловкой дугой выкатил ладошку: – Только после вас.

Дубов, гулко шаркая по кафелю в серую с коричневым шашечку, даже в этом тухлом свете безнадежно грязному, подошел к двери и позвонил.

Дверь открылась сразу, хвостик трели звонка еще висел в воздухе квартиры. Приторно пахнуло прокисшей парфюмерией и сигаретами.

Варвара подалась вперед, тут же осеклась, увидев, что Дубов не один.

– Лишь засвидетельствовать, так сказать, как коллега и, не побоюсь этого слова, друг. Да, друг, – уверенной скороговоркой произнес полковник, чуть толкая Дубова в спину, привставая на цыпочки и вытягивая шею.

Варвара, быстро моргая, маленькой цепкой ручкой запахнула ворот халата, скомкав кружева, похожие на сладкую вату, смущенно пробормотала:

– Да-да, конечно.

Они вошли.

Дубов брезгливо оглядел тесную прихожую, ненавистные бордовые с золотыми лопухами обои, тощую африканскую маску, черную и лоснящуюся, гнусный календарь с бледной японской купальщицей, застрявшей в марте.

– Позвольте мне на кухню с вдовой. Пять секунд, тет-а-тет, так сказать, – сладко заворковал полковник, тесня Варвару по коридору. – А вы уж в комнате покамест, в комнате. Пять секунд!

Дубов прошел в комнату. В «залу», как говорит Варвара.

Ничего не поделаешь, чертов Банионис! Словно боясь измараться, с опаской опустился в разлапистое плюшевое кресло. Оранжевое. Вздохнул, осторожно прислонился спиной, откинулся, вытянул ноги.

Зевнул.

Может, еще удастся пару часов поспать, быстренько с этой курицей потолковать и домой – бай-бай. Все равно никаких дел в офисе до полудня. Даже в бассейн по дороге заскочить, а? Минут тридцать кролем, сауна, душ… Красота!

Он посмотрел на большой розовый пастельный портрет хозяйки, скверный и непохожий: желтые кудряшки и вытаращенные непомерного размера травяного цвета глаза, вспученная пена каких-то рюшек – то ли принцесса, то ли кукла.

Он подмигнул розовому лицу и вкрадчиво усмехнулся, сказал тихо:

– Ну вот и все.

Рядом с портретом висели какие-то тусклые мрачные иконы, толстые распятья, гипсовые маски, испуганные фотографии деревенской родни.

Дубов снова вздохнул, прислушался. Нехорошо, товарищ Банионис, пора бы и честь знать.

Посмотрел на часы.

2

Тут же отворилась дверь, входит Варвара. Потирает руки, глаза блестят, улыбается:

– Ушел наконец, вот ведь прилип. Банионис вылитый, как тебе? Копия! Кристальной души человек, говорит, гений просто. Гений!

– Варвара, – Дубов, покашливая, неловко встал, – нам надо…

– Молчи, молчи, – сочно качнув бедрами, она шагнула к нему, – не надо слов, к чему слова? – Конец фразы она игриво пропела.

Ладони Дубова вспотели, он проглотил зевоту, сжав зубы.

Варвара подошла вплотную.

«А ведь глаза у нее и вправду зеленые, – совсем невпопад подумал Дубов. – А сама-то дура дурой».

– Да-а, – она разглядывала его со странным интересом, будто видела впервые, – пришел-таки… дружочек ненаглядный.

Дубову стало не по себе, спятила она, что ли? Он рассеянно проговорил:

– Ты ж сама позвонила…

– Я? – Варвара нехорошо засмеялась. – Звонила?

Точно, свихнулась, подумал Дубов, кашлянул и сказал:

– Ну… так… Ничего… Пойду я, пожалуй.

Варвара вкрадчиво улыбнулась:

– Конечно, конечно. Сейчас и пойдешь. Только вот что… Дай-ка я тебя на прощанье поцелую. Друг ты мой любезный.

Она обеими ладонями притянула к себе лицо Дубова, тот вдруг ослаб, противно обмяк в коленях, то ли от этих жутких блестящих глаз, то ли от внезапно цепких и сильных пальцев – такого с ним не было со школы, с того дня, когда нужно было выходить драться с пэтэушниками из Факельного – таганской шпаной – таким заточкой в бок тебя садануть – раз плюнуть! А его стало тошнить, и он сполз в угол и тихо там скулил. И все видели. Все. А Любецкий пошел, и ему выбили зуб, но он вернулся грязный и веселый, рубаха в крови, и рукав оторван…