Читать книгу "Шесть тонн ванильного мороженого - Валерий Бочков"

– Ты знаешь, Дубов, я ведь гений, – мягко, почти ласково сказал он.

Я пожал плечами, знал, что он всерьез.

– Разгрыз! Вчера ночью, – он отставил графин и нырнул вперед, – в «Обезьяннике» ничего не знают. Тебе первому рассказываю. – Любецкий щелкнул по графину. – Гордись!

– Так, может, и мне не стоит, – с унылым зевком протянул я, слегка обидевшись.

Любецкий задумался, мне даже почудилось, что он вот-вот встанет и уйдет.

– Тщеславие, – усмехнулся он, – распирает, вот-вот лопну… Вот ведь глупость. Так что слушай.

– А при чем тут канарейка?

Любецкий закатил глаза:

– Ну как мне еще объяснить?! Канарейка – это душа. Образно, понимаешь? Квинтэссенция человеческой личности. Клетка – тело.

– А барабаны?

– Вот в них-то все и дело! Мы год бились, столько материала извели – все впустую… Правда, в процессе выяснили, что идея кандомбле совершенно ошибочна: в теле может находиться всего одна душа. Научились убивать прану, не повреждая тела, – ну это тоже не велика премудрость, в Карибском бассейне это делают при помощи барабанов и яда иглобрюха. Что еще?

Любецкий громко икнул:

– Черт! Главная проблема была в том, как воткнуть новую душу… – Он запнулся, поморщился. – Как дьякон просто: «душа, душа»! – сплюнул на пол. – Не душа – эгоквинтэссенция, мы говорим просто «кви».

– Кви, – зачем-то повторил я. – А на кой черт весь этот огород городить, тем более этим? – Я мотнул головой вбок. В сторону Лубянки.

Любецкий расстроился, похоже, от моей непонятливости, передразнил глупым голосом:

– На кой черт?.. Да так, пустяки. Бессмертие, контроль над миром, мелочи всякие…

– Это как?

– Элементарно! – сказал с английским акцентом и цыганисто прищелкнул пальцами. – Душа, тьфу! Кви – это, собственно, и есть я. Вот я стал, предположим, старенький – печень там, сердце, понятное дело – старость не радость. Вроде как все – финита, под фанфары ногами вперед, так?

– Ну так…

Любецкий хитро подмигнул.

– Ан нет! Не тут-то было! Я подыскиваю новое тельце, – он завертел головой, – помоложе, посимпатичней, могу даже в девичье, хо! – вроде вон той, жопастой, так, для смеху, влезть!

– Желаете еще заказать? – энергично прицокала крупная молодуха с круглыми икрами.

– Во! Вроде этой! – Любецкий захохотал.

Он рехнулся. И на этот раз, похоже, всерьез.

Вальяжно сполз и, раскинувшись в кресле, Любецкий сладострастно фантазировал о занятии тел политических деятелей, знаменитостей, плел соблазнительно-коварную паутину мирового влияния: цены на биржах – Токио, Лондон, Нью-Йорк, что кнопки телефона: жми любую; нефть, золото, алмазы. Играем на повышение – пожалуйста. Надо понизить – нет проблем!

Чего это премьер Англии вдруг разорвал дипломатические отношения с США? А вовсе и не вдруг. Это ведь он только снаружи их английский премьер, а внутри… Внутри там наш майор, допустим, Дроздов!

– Проблема была в синхронности. Мы выбиваем старое кви из тела и моментально транспортируем новое кви. Тело остается открытым доли секунды.

– А куда девается старое… кви? – Я ощущал себя драмкружковым актером, произнося этот глупый текст. Что я здесь делаю? Бред…

– Аннигиляция. Переход в другой вид энергии. Короче, убиваем, или, как выражаются мои коллеги, мочим.

– Душу?

– Ага, ее, родимую. Оказалась, кстати, не такой уж бессмертной, как попы гарантировали.

Любецкий радостно закивал: недолюбливал он попов.

– Кви-транс – штуковина, что мы смастерили – это так, испытательный образец, приборчик, на палец надевается, вроде кольца. Нужен непосредственный контакт при аннигиляции и переходе. В будущем, уверен, можно будет все то же самое делать с приличного расстояния. Чтоб не нужно было нашему майору Дроздову до их премьера или там папы римского дотрагиваться. Приторочил майора к кви-трансу, навел на обьект, кнопочку нажал – бац! – и в дамки! И вся любовь! Но это в будущем… сейчас ма-а-ахонький такой приборчик, колечко. Перстенек…

Любецкий пьяно набычился, засопел: тошнит, что ли?

– Главное, все оказалось так просто – ведь и ребенку понятно, что в бегущей волне электрическое и магнитные поля синфазны. А в стоячей они сдвинуты на четверть периода. И ведь никто не догадался. Никто! Кроме меня!

Он снова засмеялся.

Оборвал и внимательно посмотрел на меня.

– Тебе этот галстук не идет, – вдруг совсем трезво произнес Любецкий. – Лиловый? Прямо скажу: не идет!

Я хотел ответить как-то небрежно-остроумно, непринужденно. Ничего в голову не пришло – промолчал.

Любецкий пьяно навалился на стол, воткнул подбородок в скатерть. Исподлобья разглядывая меня, пробормотал:

– А как хочется, о, как хочется… – Он сладко сощурился и промычал: – Мм-м-м! Взять да и посла-а-ать вас всех…

Вдвоем с предельно услужливым коренастым таксистом (деньги творят чудеса! И даже не спорьте со мной) воткнули неуклюже тяжелого гения на заднее сиденье. Любецкий пихался, грозил и ругался. Откидывал голову, кошмарно рыча, наконец рухнул, поджал колени и замер.

Я добавил еще одну купюру, так, на всякий случай, заставил шофера повторить адрес.

Чавкнув дверью, такси телегой громыхнуло по трамвайным стыкам и укатило, «отча-а-алило в ночь», увозя моего друга прямо в тот самый распахнутый шкаф, где перекладина, к которой так просто привязать веревку с петлей и резко выдернуть вперед ноги, бледно сверкнув глупыми пятками на прощанье.

8

Решительно. И без соплей.

Прямо с порога и в лоб: так, мол, и так. Прости-прощай. Никаких объяснений. Да и кому объяснять-то?

Глупой, нерасторопной дуре: называет меня «кися» и читает, слюнявя палец, мягкие «ужастнокашмарные» детективы с ветчинного цвета грудастыми красотками и убийцами-брюнетами в темных очках на обложке.

По-деревенски мелко плюет через плечо и дробно стучит по мебели. Суеверна неряшливо – обожает (тоже, кстати, ее любимое словцо), сложив ладошки лодочкой, подпереть щеку и, мурлыча, по-детски коверкая и растягивая слова, рассказывать мне свои сны, нудно и подробно мусоля тягучую околесицу, гоголь-моголь, приторный до тошноты от уменьшительно-ласкательных суффиксов, что-то там про выпавший зуб, грязную реку, какой-то дом, где она голая (тут уж непременно хихикнет) ищет что-то или кого-то.

И еще: вытираться нельзя (ни-и-зя-я-я) одним полотенцем – к ссоре это. Хочешь уберечься от сглаза – носи булавку. Хочешь дом уберечь от сглаза – воткни в дверь иголку с ниткой, кися!

Кися!

Объяснять пошлой провинциалке, что после смерти Любецкого в «нашем тайном романе» (ее слова) нет смысла?