Читать книгу "Антанта и русская революция. 1917-1918 - Роберт Уорт"

3 ноября в номере гостиницы, где остановился Томпсон, состоялась встреча, на которой присутствовали британский, французский и итальянский военные атташе, Томпсон, Робинс, генерал Неслуковский и Соскис, который представлял Керенского. Послов сочли слишком консервативными, поэтому на встречу не пригласили. Томпсон открыл совещание коротким описанием своего плана кампании. Затем Робинс сказал о необходимости раздачи земли. Генерал Нокс пришел в ужас от этой мысли. Кто возместит землевладельцам потери? И если выполнять эту безумную затею, то на каких условиях? Томпсон считал, что сейчас не время задерживаться на подробностях. «Распределите землю, а вопрос компенсации обсудите потом!» – воскликнул он. Нокс оставался недовольным; его политический инстинкт восставал только от озвучивания идеи. «Раздайте сейчас землю в России, – предостерег он, – и через два года нам придется раздать ее в Англии». Генерала не интересовали ни Петроградский Совет, ни земельная реформа. Желая излить переполнявшее его возмущение относительно ситуации в России, пользуясь присутствием представителей русских, он разразился длинной тирадой о некомпетентности, бестолковости и вообще бесполезности Временного правительства. То малое, что он оставил невысказанным, восполнил генерал Анри Ниссель, представитель Франции, который закончил свои рассуждения о плохой боеспособности России прозрачным намеком на достойную презрения трусость русских солдат. При этом явном оскорблении Соскис и Неслуковский пришли в ярость и покинули совещание. Затем в спор снова вступил Нокс. Томпсон только зря тратит деньги на Керенского; нужно было поддерживать Корнилова. Военная диктатура, заявил он, вот решение: людям просто необходим кнут. Робинс подчеркнул, что он может получить диктатуру совершенно иного типа. «Эта компания – Троцкий, Ленин и большевизм – этот мыльный пузырь? – презрительно фыркнул Нокс. – Военные знают, что делать с этой дрянью. Мы поставим их у стенки и расстреляем». Хотя Робинс выразил сомнение в осуществимости этого способа, поскольку большевиков и сочувствующих им было, по-видимому, несколько миллионов, продолжившийся более двух часов спор показал яснее, чем прежде, невозможность достичь какого-либо согласия.

По оценке генерала Уильяма В. Джадсона, американского военного атташе в России, деятельность Томпсона и Робинса задержала приход большевиков приблизительно на полтора месяца. Неоспоримых доказательств данного утверждения недостаточно, но, каким бы ни было влияние союзников в этом направлении, своим саботажем ожидаемых дискуссий о целях войны во время этого критического периода они, возможно, делали столько же для уничтожения результатов работы пропагандистов за продолжение войны в России, как и целая армия большевистских антивоенных агитаторов. Ведь единственное, что поддерживало умеренных российских социалистов в их преданности делу союзников, были заверения правительства, что в ближайшем будущем будет созвана конференция союзников по пересмотру целей войны. Все лето Керенский и Терещенко пытались убедить Британию и Францию в необходимости немедленно созвать эту конференцию. После провала Стокгольмской конференции замена любого рода, какой бы она ни была неадекватной, с точки зрения русских была жизненно важной. Но единственно действенное оружие, которое находилось в их распоряжении, то есть угроза заключить сепаратный мир, если союзники не уступят их требованиям, так и не была озвучена и даже не рассматривалась. Даже после того, как с трудом было получено согласие союзников на конференцию, причем без подтверждения, что на ней действительно будут обсуждаться цели войны, дата ее проведения постоянно откладывалась. Наконец было определено, что она состоится в конце ноября в Париже. В качестве министра иностранных дел Терещенко почти автоматически становился официальным представителем России, а кандидатуру генерала Алексеева предложили как делегата от военных. Исходя из ничем не подтвержденного вывода, что для участия в работе конференции будет приглашен депутат Петроградского Совета, Исполнительный комитет Совета избрал для поездки в Париж Скобелева, бывшего министра труда, дав ему поручение заявить о «мире без аннексий и контрибуций». Для него были подготовлены сложные инструкции, по характеру очень похожие на общеизвестные «четырнадцать пунктов» Вильсона. Но во многих отношениях советские предложения шли гораздо дальше вильсоновских. Такие рекомендации, как превращение в нейтральные территории Панамского и Суэцкого каналов, возврат германских колоний, восстановление Греции и Персии, автономия для турецкой Армении и полный отказ от репараций, вряд ли способны были встретить положительную реакцию в Париже – да и в любом другом месте. Кадетская газета язвительно спрашивала: «Что станет делать Скобелев, если союзники бесцеремонно отвергнут его условия? Пригрозит им еще одним призывом к народам всего мира?» Насмешка была более чем обоснованной. Если бы Скобелев и его товарищи-социалисты сумели добиться удовлетворительного ответа, их положение не оказалось бы таким безнадежным, каким стало вскоре, когда социалисты более активных убеждений выхватили власть из ослабевших рук Временного правительства.

Отрицательный ответ Запада на советские претензии не замедлил себя ждать. Набокову решительно заявили о нежелательности приезда Скобелева. «Мы не понимаем, в каком качестве намеревается ехать в Париж представитель Советов, – заявило британское министерство иностранных дел. – Ясно одно – он не будет допущен на конференцию союзников». Фрэнсис излишне тревожился по поводу конференции и сказал Лэнсингу, что ее стоит по меньшей мере отложить, чтобы не усиливать в России антивоенные настроения. Последний ответил, что дискуссии будут сосредоточены на вопросах «энергичного и успешного ведения войны» и что, если понадобится, посол уполномочен об этом заявить. Следовало успокоить и заверить румынское и сербское правительства, что их интересы не будут принесены в жертву российским радикалам. Румынский премьер-министр дошел до того, что призвал провести в Бухаресте специальное совещание представителей всех союзников, чтобы они выразили протест своим правительствам в отношении присутствия советского делегата. Бьюкенен считал неблагоразумными отказ от обсуждения условий мира и возражения против присутствия Скобелева на конференции, поскольку союзников это ни к чему не обязывало, а только «сыграло бы на руку» социалистам. Более того, заявил он своему правительству, он уверен, что Терещенко сможет поставить Скобелева на место. Советом посла пренебрегли, и 29 октября, а затем и 31 октября Эндрю Бонар Лоу, канцлер казначейства, коротко заметил в палате общин, что конференция будет рассматривать вопросы ведения войны, а не военные цели. Представитель французского министерства иностранных дел также ясно заявил 31-го, что на конференции будут присутствовать только «члены правительств», поскольку вопрос о целях войны не будет рассматриваться.

29 октября перед Предпарламентом с длинной речью по поводу внешней политики правительства выступил Терещенко. Это было патриотическое обращение, энергично взывающее к присутствующим в полном составе послам союзников. Он осудил претензии Петроградского Совета на отдельное представительство на конференции и критиковал данные Скобелеву инструкции. Когда через два дня умеренные социалисты получили возможность ответить, позиция Терещенко подверглась горькой критике. Серьезно озабоченный слабой поддержкой своей политики в Предпарламенте и враждебным тоном левой прессы, он пожаловался Бьюкенену на злосчастное заявление Бонара Лоу в палате общин. Оно очень огорчило его, сказал он послу, и, хотя естественно, что главным предметом дискуссий на конференции будут вопросы ведения войны, было совершенно неуместно информировать русскую демократию о запрете на вопросы о целях войны. 4 ноября Бьюкенен, вместе с министром иностранных дел, собирался выехать, чтобы присутствовать на конференции и доложить об обстановке в России. Терещенко предупредили, что, если он попытается тоже ехать, его поезд будет остановлен, поэтому решили отложить дату отъезда на четыре дня, чтобы дать время успокоиться. К 8 ноября большевики были уже у власти, и вместо того, чтобы отправиться в Париж, Терещенко оказался в тюремной камере.