Читать книгу "Перелетная элита - Юрий Поляков"

Сергей Бирюков: – Юрий Михайлович, что это вдруг вас «вернуло» на три десятилетия назад?

– Тут такая история. Мне захотелось написать рассказ в бунинской традиции о том, как человек, уже едущий с ярмарки, вспоминает свою давнюю утраченную любовь, которая теперь ему кажется самой главной в жизни. Однако я не постмодернист и тем более не автор «Большой книги», а реалист и, кстати, обладатель золотой медали премии имени Ивана Бунина. У моих героев всегда есть биография, профессия, родные и близкие. Они не трансцендентальные бомжи и живут не на виртуальной Рашке-помойке, а в нашем вполне реальном Отечестве со всеми достоинствами и недостатками. Герои моего нового романа – журналисты. Мне давно хотелось написать о людях этой профессии, накопилось много наблюдений, идей… Я ведь сам в журналистике с 1975 года, когда стал внештатным корреспондентом «МК».

В центре романа судьба редактора еженедельника «Мир и мы» («Мымры») – Гены Скорятина. А поскольку его давняя любовь, о которой он вспоминает, случилась в 1988 году, то действие разворачивается в двух временных пластах: тогда и теперь (конкретно – в 2013 году, когда я начал вещь). 1988-й – разгар перестройки, ее переломный момент. Только что в «Советской России» вышло ярко-упертое письмо Нины Андреевой «Не могу поступаться принципами!», Александр Яковлев мутно и анонимно ответил ей в «Правде», шли споры, можно так жить или нельзя, куда нам девать Сталина, что нужнее – социализм с человеческим лицом или капитализм с его сладким гниением. И чем больше я погружался в то время, перечитывая тогдашнюю прессу, расспрашивая людей, тем яснее понимал, что коснулся темы, которая нашей литературой, кино, театром практически обойдена. Имею в виду не дежурную мифологию о перестройке, а ее оценку с точки зрения сегодняшнего времени. Почему Андреева предвидела крах перестройки? А кем на самом деле был Яковлев, чью волю выполнял? Что двигало Горбачевым – он реализовывал программу, или просто поспевал за своим языком? И, как у меня часто бывает, рассказ начал разрастаться в повесть, а повесть – в роман. Мой герой в 1988 году – смелый молодой журналист, лезущий на рожон, а потом он прошел вместе со страной крушение СССР, пережил лихие 90-е, ельцинизм, а в путинской России стал редактором задиристого либерального издания, принадлежащего беглому олигарху «Кошмарику». И уже никаких моральных табу, тормозов, никаких иллюзий насчет свободы слова, для этих людей – она то же самое, что «Отче наш» для попа-расстриги.

– Удалось вам открыть, кто управлял Горбачевым, Яковлевым и пр.?

– Я же не политолог, а тем более – не криптолог. Я художественный писатель и могу лишь честно и, как мне кажется, достаточно объективно нарисовать картину, и не я виноват, если у читателя складывается убеждение: то, что мы тогда считали спонтанным порывом, оказалось тщательно подготовленным мероприятием. Люди, которые, как мы полагали, болели о судьбах России, на самом деле решали свои вопросы, а потом многие из них наплевали на страну и уехали подальше на ПМЖ, откуда теперь говорят нам разные гадости – как дочки Горбачева и Гайдара. Задел я и еще одну табуированную тему: извечную борьбу в интеллигентской среде между либерально-космополитическим и консервативно-почвенническим направлениями. Есть даже глава «Отказники и лабазники». Думаю, многие разозлятся.

– Можно сказать, что это ваш сегодняшний ответ себе самому тогдашнему, автору хлестких повестей 80-х «ЧП районного масштаба», «Сто дней до приказа», «Апофегей»?

– Безусловно. Своего рода полемика писателя Полякова, отпраздновавшего свое 60-летие, с писателем Поляковым, только-только отметившим 33-летие. Кстати, я в романе и себя достаточно иронически изобразил, эдакий живчик ускорения, воплощающий то самое наивное самообольщение, неколебимую веру в завтрашний день только потому, что он завтрашний. В этой книге, думаю, многие узнают себя, начина с отцов Державы и грандов гласности. Подозреваю, это не улучшит моих с ними отношений.

– Наверное, не очень весело писать книгу с отрицательным главным героем?

– Я не сказал бы, что Скорятин отрицательный, скорее он «плохой-хороший человек», а такой типаж характерен для отечественной литературы. Как чаще всего бывает в жизни, в нем всего перемешалось – приспособленчество и талант, благородство и подлость. За свои победы он платил ту цену, какую с него требовало время. Но роман написан в традициях моего гротескного реализма, т. е. – с иронией.

– Вы сказали о разделенности тогдашней интеллигенции на лагеря. А сегодня российская литература более едина в своем потоке?

– К сожалению, разделение только усилилось. Прежде всего, колоссальный разрыв по уровню профессионализма. У нас сегодня рядом с действительно серьезными авторами гомонит туча ПИПов – персонифицированных издательских проектов. Одни делают свою ювелирную литературную работу, другие клепают на конвейере одноразовую книжную бижутерию. Почему-то именно ПИПы в основном и резвились на книжной ярмарке на Красной площади. Второй водораздел связан с системой ценностей. Одни опираются на русскую консервативную мысль, другие – на западные постмодернистские модели, а вместе с ними заимствуют пренебрежительно-скептическое отношение к стране, подарившей им великий язык. И там, и там есть люди более и менее одаренные. Ни космополитизм, ни патриотизм сами по себе успеха на литературном поприще не приносят. Успех приносит талант.

– Когда посмотришь на то, что у людей в руках в метро, усомнишься в ваших словах. Широкой публике, подозреваю, эти споры между направлениями не очень интересны, она читает массовое коммерческое чтиво.

– Это как в науке. Работают 30–50 лабораторий, и только одна-две совершают прорыв. В 30-е годы в СССР работали сотни писателей, они пребывали в сложных отношениях, полемизировали, ругались, а то и строчили доносы на коллег. Из всего этого многообразия имен по большому счету осталось не больше десятка – Шолохов, Алексей Толстой, Леонов, Булгаков, Ильф и Петров, Катаев… Ну, вы сами можете продолжить. Перестройка в этом смысле дала очень мало. Работая над романом, я много перечитал, пересмотрел… 90 процентов из того, что в ту пору увлекало людей, сейчас читать просто невозможно. Политическая острота ушла, а художественности, оказывается, и не было. Плохая литература устаревает мгновенно, хорошая живет долго, великая – вечно.

– Но все-таки один-два гения где-то рядом с нами сегодня ходят?

– Эпоха, которую мы доживаем, – это все еще эра Русской революции. Никто не знает, кого предпочтет время. Почему из двух, равнозначных для современников, авторов одного потомки забывают, а второго зачитывают до дыр? Почему останки одних праведников нетленны, а кости других не отличишь от грешного праха? В 60-е, когда начинал Владимир Богомолов, и даже в 70-е, когда он написал роман «В августе сорок четвертого», мог ли кто-то подумать, что именно он станет самым читаемым писателем-фронтовиком? Премии дают за одни книги-фильмы, а читают-смотрят потом другие. Каким улюлюканьем встретили картину «Москва слезам не верит»! Говорили: что за дурацкий гибрид любовного романа с производственным! Итог известен.