Читать книгу "Путешествие Руфи. Предыстория "Унесенных ветром" Маргарет Митчелл - Дональд Маккейг"

Молодая миссис Перье была убеждена, что её состояние, доставшееся ей по наследству, не было знаком милости Создателя. Оно было доказательством Его понимания.

– Развлекаться? – вздыхала Фрэнсис. – Мы развлекаемся в Жокейском клубе почти каждую субботу, больше, чем мне хотелось бы. Дорогая Элеонора, быстрая скаковая лошадь стоит гораздо больше, чем наездник.

Муж Элеоноры, Кэткарт, писал стихи, и «Чарлстонский курьер» опубликовал несколько од, посвящённых жене (где она сравнивалась с античной богиней). От этих сочинений Элеонора заливалась краской и уверяла, что «лишь мельком пробегала по ним глазами», хотя могла повторить на память каждое.

Кэткарт иногда надевал ярко-багряный шейный платок и очень гордился своей сшитой на заказ военной формой простого покроя чарлстонских рейнджеров, в которой он неизменно появлялся на всех светских встречах. Миссис Перье, у которой пока не было детей, имела свои суждения о воспитании, которые она излагала Руфи, когда та приводила мисс Пенни в гостиную, чтобы потешить подруг миссас Раванель. Руфь кивала и, улыбаясь, отвечала:

– Да, миссис Перье.

После одной особенно бурной тирады, когда мисс Элеонора, наконец, удалилась, несмотря на уговоры: «Дорогая Элеонора, неужели ты покидаешь нас так быстро?», Фрэнсис, закрыв за ней дверь, со вздохом прислонилась к ней и сказала:

– Я должна напоминать себе: у Элеоноры всегда благие намерения.

Руфь, не сдержавшись, засмеялась, Пенни подхватила, а за ней и мать, и все трое не могли остановиться, пока не зажали рты руками.

В январе, когда был продан урожай риса, а неграм выдана одежда на следующий год, рабы наслаждались целым днём отдыха на Рождество, а хозяева возвращались в город, чтобы провести здесь самое весёлое время года в Америке. Балы, которые устраивались в Жокейском клубе и в Обществе Св. Сесилии для знатных особ, порой совпадали ещё с двумя-тремя чуть менее пышными за один вечер. Город бурлил сплетнями, порождёнными интригами, состязаниями, реками виски и колкостями, которые быстро становились вопросами чести. Скачки устраивались каждый день, кроме воскресенья, принимались даже самые разорительные ставки.

Джеху все это раздражало. Те, кто мог предоставить ему работу, проводили время на бесконечных вечеринках. В их домах не переводились гости, и ни одну знатную особу не волновал финансовый крах какого-то плотника. Презрев свой статус, он взялся за подённую работу, разгружая лес на пристанях Эшли-ривер за пятьдесят центов в день.

Престарелый Миддлтон Батлер, владелец плантации индиго и военный патриот, редко выезжал из своего дома на Кинг-стрит. В конце февраля, после того как плантаторы вернулись на свои поля, чтобы начать весенний посев, он нанял Джеху, чтобы заменить старые рейки для защиты стен от спинок стульев и обшить стены панелями.

Руфь так отяжелела, что носить корзину с едой для Джеху в дом Батлера ей стало трудно, и Фрэнсис Раванель предложила, чтобы он носил обед сам, пока не родится ребёнок.

– Но, миссас, – возразила Руфь, – мне нравится смотреть, как он ест.

Однажды субботним вечером, когда Джеху только пришёл домой, а Руфь раскладывала их выходную одежду, она, внезапно согнувшись, простонала:

– Малыш просится наружу.

Джеху в этот момент размышлял о священниках Филадельфии, которые читали проповедь в церкви на Кау-элли сегодня, и, моргая, уставился на жену, разинув рот. У Руфи текло по ногам, как будто она обмочилась.

– О, – только и смог вымолвить он.

Но всё же быстро побежал на улицу за кебом и немного погодя уже стучался в дверь кухни Раванелей. Над головой распахнулись ставни, и показалась голова Перл. Увидев Джеху с Руфью на руках, она всплеснула руками, и по лестнице дробно застучали шаги. Джеху отнёс Руфь наверх и уложил на кровать Перл.

– Подложите тряпки, – прошептала Руфь. – Из меня течёт.

– Не волнуйся, – успокоила её Перл. – Мы всё отстираем.

Миссис Фрэнсис отправила Джеху к Батлеру за повивальной бабкой Долли (о которой поговаривали, что она жрица вуду). В кебе Джеху хотел было её расспросить поподробнее, но Долли вела себя настолько сурово, что он так и не решился высказать свои вопросы вслух.

В маленькой комнатке Перл собралось много женщин, которые обращались с мастером-плотником, как с большим и неудобным предметом интерьера.

– Что вы тут стоите? – спросила Перл. – Будете мешать на проходе, пока ваша женщина стонет?

– Джеху, иди на службу в церковь, – выговорила Руфь. – Ты же собирался. Со мной всё в порядке. Мисс Фрэнсис, Перл и Долли позаботятся обо мне.

Джеху хотел остаться, но, выйдя из комнаты, почувствовал себя гораздо свободнее.

Щёки и лоб Руфи блестели от пота. Долли наклонилась к ней и прошептала в ухо:

– Тебе является невидимое, правда?

– Иногда, – выдохнула Руфь.

– Я тоже иногда это вижу. С ребёнком все будет хорошо.

– Я верю вам. Но боюсь.

– Конечно. Всем страшно.

Женщины все вместе помолились, хотя Фрэнсис была не вполне уверена, что цветные молились тому же самому божеству, что и она. Стали ждать. Миссис Раванель взяла корзинку с вышиванием, а Перл от нечего делать смотрела, как крошечная иголка протыкает ткань. Перл промолвила, что ей хотелось бы иметь не такие грубые пальцы – она считала, что тонкие стежки способны сделать только белые женщины с изящными руками. Миссис Раванель лишь улыбнулась в ответ.

Когда в окошко просочился серый предрассветный свет, они обмыли Руфь, натерли ей маслом живот и болезненно распухшую грудь и прикрыли залатанной, но чистой льняной простынкой. Разговоры их вращались вокруг погоды и товаров на рынке. Но порой они уходили от безопасных тем, и Перл, которая бывала несдержанной на язык, вспомнила ужасное происшествие, случившееся «прямо на Митинг-стрит так поздно ночью в субботу, что это была уже не суббота, а скорее утро воскресенья!», когда вдрызг пьяный молодой господин Уильям Би ехал домой верхом и насмерть затоптал своего слугу, Гектора.

– Ужасная трагедия, – сказала миссис Раванель, отнеся этот случай к «Божьему промыслу» быстрее, чем хотела бы Перл.

У Перл было иное мнение, хотя она и держала его при себе.

Когда Руфи надо было справить нужду, они поддерживали её над горшком, который Перл относила в уборную во дворе. Фрэнсис Раванель читала успокаивающие псалмы, а Долли повторяла те, что помнила. Когда рассвело, все услышали, как кухарка гремит кастрюлями на кухне и выметает золу из очага. Перл спустилась за горячим чаем. Носик у чайника был отколот, и с него капало, пока Перл наливала чай в чашку. Грудь у Руфи распухла, стала горячей и болела, и Долли сцедила молоко в миску. Женщины умыли Руфь и помогли ей приподняться, чтобы она могла сделать глоток воды. Когда боль стала невыносимой, ей между зубов вложили кожаный жгут и вытерли пот с лица. Вот появилась головка ребёнка, Долли осторожно потянула его, пока не смогла подсунуть палец ему под мышку, и он резко выскочил. Перл смотрела, широко раскрыв глаза. Долли очистила крошечный ротик от слизи, вытерла нос, и измазанная красным грудка раздулась, как шар. Малышка испустила сердитый крик, и все сочли этот звук бесконечно прекрасным. Долли перерезала пуповину и завернула её в обрывок голубой ткани, а миссис Раванель в это время обмыла красное личико младенца. Малышка размахивала кулачками и тёрла лицо. Долли приложила её к груди Руфи и сунула сосок в ротик, отчего ребёнок весь встрепенулся, как от первого вдоха: это было первое кормление.