Читать книгу "Русский жиголо - Владимир Спектр"

– Скажи, ты когда-нибудь прекратишь слушать свою идиотскую музыку и поговоришь, наконец, со мной? – похоже, Вероника и вправду раздражена.

«Нет, – хочется мне ответить назло ей, – я не выну наушников на протяжении всего нашего отдыха. Мало того, я буду слушать музыку даже ночью, особенно ночью, когда ты будешь трахать меня страпоном и сама скакать на моем члене. Именно в то время, когда ты будешь оргазмировать, я сделаю ее громче, находясь одновременно с тобой и в то же время в далеком прекрасном мире ломаных техноритмов».

– Ты прекратишь слушать ее? – повторяет Вероника.

– Конечно, конечно, – отвечаю я, вынимая наушники. – Что же ты раньше-то не сказала?

22

Который час просиживаю штаны в Starbuck's, в том, что на углу Newman Street и East Castle. Который час уныло туплю перед чашкой остывшего латте без кофеина. Что я здесь делаю, детка? Почему я не на шопинге в Harrod's или Garrard? Почему не сижу за столиком Zaika или Nobu, не в Gordon Ramsay или Spoon? Почему передо мной не стоит блюдо с вот такими свежайшими устрицами, а в бокале не плещется все тот же пресловутый Mumm Cordon Rouge? Где журналисты, где фоторепортеры? Я не вижу ни Ника Найта, ни Паскаля Шевалье, даже наш доморощенный Фридкес не наводит на меня свой объектив! И почему в моем кармане нет черной карточки American Express, в конце концов?! Что все это значит?

Быть может, эти вынужденные посиделки в сверкающем клинической белизной кафетерии для бедняков являются очередным знаком, очередным поводом к тому, чтобы, наконец, задуматься?

В голове вертятся мысли об ошибке. Все же интересно, когда она была допущена, когда я пустил товарняк своей судьбы под откос? Возможно, это произошло в далеком девяносто третьем?

Тогда я впервые стал встречаться с женщиной много старше меня. Разница в двадцать лет, между прочим, сечешь фишку? Маргарита была женой известного хореографа из Большого. Ему было лет семьдесят, импотент на транках, он к тому же был убежденным педрилой. Я видел ублюдка всего пару раз: опустившееся существо неопределенного пола, злобное и мерзкое, как охуевшая гиена в клетке лондонского зоопарка, животное, одетое в непременного Yamomoto. Тогда, кстати, никто у нас об этом дизайнере и не слышал, куда там, детка, ведь вся страна с ума сходила от поддельного Versace.

Хореограф никого не любил, кроме самого себя, впрочем, постепенно его злоба достигла такого апогея, что и себя он тоже, похоже, люто возненавидел. У него не было ни друзей, ни родственников, и лишь изредка молодые провинциальные танцовщики драли его дряблую задницу в надежде получить хорошую партию. Конечно, и этот убогий секс случался не часто, старик не переваривал все вокруг, так что мир по праву платил ему той же монетой.

Маргарита служила ему ширмой, он ходил с ней по премьерам и церемониям награждений, выезжал в загранку и на курорты и щедро платил ей за это, ибо в те годы общественная мораль еще не пала окончательно, и от публичных людей требовалось соблюдать хоть какие-то внешние приличия…

Я пью отвратительный холодный кофе и стараюсь не смотреть по сторонам, ведь в этой кофейне все до того унифицировано и безлико, что просто тошно становится. Эта сеть, конечно, не Макдоналдс, здесь хотя бы нет зловещего клоуна, секущего за посетителями, но вред она наверняка приносит не меньший. Зомбирование масс отвратительной кофейной жижей, развращение толпы жирными пончиками, такие дела, куколка.

…А Маргарита была крупной, рослой и грузной теткой. Ее лицо еще хранило следы прежней красоты, но тело уже было ни к черту – огромные живот и груди, жидкие, словно студень, большие бледно-розовые соски, заросли густых черных волос на лобке. Как ни странно, именно эта похабность и возбуждала меня, ведь все мои тогдашние подружки, худые симпатичные студентки, были чересчур стандартны, обычны, они бездарно, но старательно копировали пластиковые образы, тиражируемые безликими глянцевыми журналами, в сексе подражали пару раз просмотренной родительской порнокассете с Чиччолиной, но, увы, в них было мало эротизма и совсем не было похоти. Секс с ними уже не казался пороком, это были нормальные такие, здоровые человеческие соития, вызывавшие во мне порой отвращение, так как, признаться, детка, я с самого своего детства любил грязь.

Мы встречались с Маргаритой в ее большой квартире на Маросейке, щуплый юноша и свиноподобная матрона. Обычно она заставляла меня раздеться, подгоняя пощечинами и четырехэтажным матом.

Она садилась в старинное кресло, широко раздвигала свои жирные ляжки, ножищи в высоченных черных ботфортах, хватала меня за уши и буквально носом тыкала в свою сочащуюся, поросшую черным волосом пизду. Она обожала, когда я лизал ей, иногда это могло продолжаться больше полутора часов, я до боли натирал язык, да у меня просто голова кружилась, кровь шла носом, а Маргарита все требовала еще и еще, буквально зверея от наслаждения, вопя в голос непотребности, вонзая в мою шею свои багровые когти.

Она давала мне сосать свои сиськи, сжимая их в попытке выдавить из сосков молоко, цепко держа меня за яйца и крича в голос: «Давай, сучонок, соси свою мамашу, соси меня, жри мое дерьмо!»

Я никогда не имел ее сзади, вообще само проникновение Маргарита практиковала крайне редко, а если и делала это, то только в позе наездницы, сама задавая бешеный темп и трахая меня, словно последнюю шлюху.

Она была прирожденной садисткой уже в те далекие дикие времена, когда БДСМ у нас в стране был почти неизвестен. Она и сама ничего не знала о диссоциативных состояниях, но уверенно вводила меня в них.

Я кончал с ней мощно, с криком, с конвульсиями, близкими к обмороку, однако сразу же после этого ощущал омерзение и даже не мог смотреть на свою любовницу. Маргарита чувствовала это и свирепела, специально быстро доводила меня до оргазма, а сама кончала долго, занудно, как-то пару раз я чуть не блеванул прямо на нее во время сессии.

Ее, похоже, это заводило, она связывала меня и хлестала старым армейским ремнем, норовя пряжкой достать по яйцам, мочилась на меня в ванной и плевала в лицо.

После секса Маргарита любила часами отмокать в горячей ванне, вот в ней она и умерла, сердечко не выдержало, а может, просто потеряла сознание и наглоталась воды. Теперь это уже не имеет значения, врачи зафиксировали смерть от сердечного приступа, и бог с ним.

Я помню, на кладбище было полно народа, все руководство Большого театра и какие-то хмыри из правительства. Скорбящий супруг проблеял невразумительную речь. Я зачем-то, быть может из хулиганства, подошел к нему и пожал эту гадкую влажную старческую лапку. В глазах педрилы была пустота, возможно, его душа уже покинула наш мир, оставив лишь нелепую физическую оболочку. Как бы то ни было, и ей, этой жалкой тушке, обретаться здесь оставалось недолго…

С такими воспоминаниями торчать в этом мерзком Starbuck's все тяжелее и тяжелее, я смотрю на посетителей, на туристов и местных, европейцев, узкоглазых, арабов и черных, я думаю, что наверняка существует статистика, сколько по всему миру чашек кофе продает эта сеть в минуту, сколько унифицированных и безликих клиентов сидят вот так же, как и я, в одиночестве за маленьким столиком, уныло таращась в чашку отвратительнейшего латте.