Читать книгу "Белые трюфели зимой - Н. Келби"

Сабина еще раз попробовала рагу и сказала:

— Нужно еще немного посолить.

Сегодня это была ее лучшая догадка. И Эскофье сразу все понял, потому что достал из ящика ложку, зачерпнул чуть-чуть соуса и тоже попробовал. И действительно добавил соли. Потом снова попробовал и сказал:

— Вот теперь в точности так, как мне помнится.

— Неужели вы можете так точно вспомнить вкус любого блюда?

— Неужели ты сама таких вещей не помнишь? Ведь еда способна воздействовать и на другие органы чувств. Она пробуждает не только вкусовые ощущения, но и эмоции, вкус самой жизни.

— Но помнить вкус чего-то в таких мельчайших деталях?..

Ее вопросы вызвали в душе Эскофье болезненные воспоминания. Влажный морской ветер вдруг ударил в кухонное окно, застучал ставнями. Холодный воздух пробрался сквозь щели в прогнивших рамах. Казалось, тут нет места словам, но Эскофье все же решился пояснить:

— Это была, пожалуй, самая печальная и все же самая романтичная трапеза в моей жизни. Вкус того кушанья невозможно забыть.

Он положил себе пару ложек рагу.

— И как это кушанье называется? — спросила Сабина.

— У него нет названия. Его приготовили для меня в самый первый вечер после моего возвращения в этот дом после долгой и одинокой жизни в Лондоне — я тогда служил в «Савое». Я не был дома, можно сказать, целую жизнь. Мадам Эскофье накрыла на стол прямо вон там, на холме, где теперь огород. И на ужин приготовила это блюдо.

Рыдания мадам Эскофье наверху внезапно смолкли.

— Может быть, вам следовало бы тогда назвать это кушанье в ее честь?

— Нет, оно недостаточно сложное и недостаточно страстное; и в нем не хватает благоразумия. В общем, всего не хватает.

Пришел врач — о его приходе возвестили вишневый аромат его трубочного табака и стрекот сиделок, тащившихся за ним по пятам. Врач открыл дверь на кухню, и Эскофье, схватив Сабину за руку, шепнул ей:

— Отнесите блюдо с рагу мадам. Скорей!

Тяжелое большое блюдо было очень горячим. Сабина взбежала по черной лестнице, бережно держа его в руках, обмотанных двумя чайными полотенцами; на руке у нее висела столовая салфетка, из кармана торчала вилка. В своих красных туфлях на высоком каблуке, да еще и с больной ногой, она с трудом сохраняла равновесие. Поднявшись наверх, она поставила блюдо на столик в коридоре, поправила полотенца, покрепче ухватилась за края блюда, но рагу было таким замечательным, таким соблазнительным, что она вдруг начала его есть прямо руками. Горячий соус тек у нее между пальцами, капал на туфли, пятнал белый фартук, но ей было все равно. Она жевала головы, хвосты, клешни лангустин. И после каждой отправленной в рот порции облизывала пальцы дочиста.

Снизу, из кухни, доносились голоса врача и сиделок, затем вступил Эскофье. Они явно о чем-то спорили. Старик что-то сердито сказал, стукнул кулаком по столу и разразился приступом кашля. Это заставило Сабину есть еще быстрее.

«Я съем еще только три. Никто не заметит, что тут каких-то трех кусочков не хватает», — успокоила она себя.

Она съела четыре. «Хватит». Она попробовала остановиться, но по-прежнему чувствовала голод, а лангустины по-прежнему были на редкость вкусны, и каждый новый кусочек казался вкуснее предыдущего. «Еще один — и никто ничего не заметит». Она съела еще два.

Съев седьмой кусок, хоть он и был очень маленький, Сабина почувствовала, что у нее заболел живот. Она старательно поправила оставшуюся еду так, чтобы заполнить пустые места на блюде. Одним чайным полотенцем вытерла руки, вторым — лицо. Поправила фартук. Но не заметила, что на лице все-таки остался небольшой мазок соуса.

Дверь в комнату мадам Эскофье была открыта. Сабина не была здесь с того вечера, когда они с мадам вели разговор о меховом манто. Ее до глубины души потрясло то, какой бледной стала Дельфина, как она скрючена болью. И она казалась совершенно безумной: что-то выкрикивала, словно выступая с художественной декламацией перед толпой зрителей.

«Citer à l’ordre de l’armée pour son superbe courage…»[60]

Слова Дельфина произносила невнятно, они налетали друг на друга, сбивались с курса, собирались в кучу, а потом обрывались внезапной паузой. Ее потускневшие глаза сосредоточенно смотрели куда-то вверх и вбок, мимо Сабины. По всей вероятности, это была строка из поэмы, имевшей отношение к ее сыну, сражавшемуся и погибшему на войне. Больше всего Сабине хотелось убежать, но она понимала: бежать ей некуда.

— Мадам?

Старуха, похоже, ее не замечала. Сабина с трудом удерживала тяжелое горячее блюдо.

— Мадам, это я, Сабина.

За это время мадам Эскофье превратилась в какое-то другое существо, не совсем человеческое. «Или, может быть, как раз даже более человеческое, — думала Сабина. — Может быть, именно так выглядят дети, когда появляются на свет, — словно одной ногой они еще там, а другой уже здесь».

Однако она понимала, что вряд ли у нее хватит сил долго держать на весу тяжеленное горячее блюдо.

— Я принесла вам кушанье, которое сам месье Эскофье приготовил. Рагу с лангустинами.

Взгляд мадам Эскофье внезапно прояснился.

— Подойди ближе.

Сабина поставила блюдо на прикроватный столик, села на краешек постели и стала кормить старую женщину, как ребенка: брала лангустин за хвостик и одну за другой опускала ей прямо в рот.

Дельфина, закрыв глаза, медленно жевала. Лицо ее сияло.

— Еще. Быстрей, быстрей, — говорила она снова и снова и смеялась, правда, Сабина не очень-то понимала, чему она так радуется. Но радость старой женщины была такой чистой и неподдельной, что и сама Сабина ею прониклась. Она продолжала кормить свою хозяйку до тех пор, пока в коридоре не послышался мрачный бас врача. Старуха тоже его услышала и быстро прошептала: — Скажи Эскофье, что я по-прежнему хочу от него мое кушанье.

Сабине вовсе не нужна была хозяйкина шуба, а вот поесть так, как сегодня, она была очень даже не прочь.

— Oui, madame. Я ему непременно скажу.

— Хорошо. А теперь быстренько вытри себе лицо.

Мадам сказала это в точности так, как в детстве говорила Сабине бабушка. И Сабина почти машинально вытерла рот и щеки уголком фартука.

— Теперь чисто? — спросила она.

— Чисто.

Вишневый дым докторской трубки наполнил комнату.

— Сколько раз мне вам повторять? Только мягкую, протертую пищу! Почему меня никто в этом доме не слушается?

Сабина подхватила блюдо с лангустинами, но сиделка замахала на нее руками:

— Поставь и уходи. Мы потом его сами на кухню принесем.