Читать книгу "Пэлем Гренвилл Вудхаус. О пользе оптимизма - Александр Ливергант"

После переклички стоящих по стойке «смирно» заключенных извещали о письмах и посылках с воли, проштрафившихся вызывали из строя и отправляли в карцер. Однако 8 сентября 1940 года узников собрали после завтрака совсем по другому поводу; построили и объявили, чтобы они в срочном порядке собирали пожитки. Их в очередной, уже четвертый раз, переводили – на этот раз далеко. И не в тюрьму, а в лагерь, разместившийся в бывшем приюте для душевнобольных, в Тосте – городке в Верхней Силезии – на юго-востоке Рейха, всего в пятидесяти километрах от Освенцима. Мрачные предчувствия («ужас, притаившийся за углом») Вудхауса не обманули.

Глава пятнадцатая. Gefangensnummer 796 [64]

1

Ехали в Тост долго, три дня и три ночи, зато «с комфортом»: не в вагонах для скота, как в Юи, а в обычных, пассажирских. И в дороге на этот раз меньше голодали – перед отъездом выдали «сухой паек», впрочем, довольно скудный: полбатона хлеба и полсосиски; полагалась и одна миска жидкого супа в день – целое пиршество! В купе набилось по восемь человек, поэтому спать толком не удавалось:

«В ночные часы поездка была не очень приятна. Приходилось выбирать: либо сидеть и спать, держа спину прямо, либо нагнуться вперед и поставить локти на колени. В этом случае тебе грозила опасность столкнуться лбом с тем, кто сидит напротив»[65].

Но больше всего мучила всё же не бессонница.

«Самое страшное в таких переездах, – записывает Вудхаус в дневнике, – это что ты не представляешь, сколько тебе еще осталось ехать».

И – куда. На вопрос: «Куда вы нас везете?» вооруженные охранники, расставленные на станциях, давали один и тот же малоутешительный ответ: «На соляные шахты».

Привезли, однако, не на шахты, а в тотскую психбольницу, переоборудованную под лагерь – И-Лаг VIII, отчего настроение у заключенных лучше не стало. Впрочем, Gefangensnummer 796, которым на ближайшие десять месяцев станет Вудхаус, и здесь сохранил присутствие духа, хотя «с виду я походил на ветошь, принесенную вороной с помойки»[66]. И – всегдашнее, необоримое желание писать. Вот что говорится в почтовой открытке, написанной Вудхаусом в конце октября простым карандашом и печатными буквами и адресованной Рейнолдсу, который, связавшись с американским консулом в Париже, решил, что писатель еще в Юи:

«Одному Богу известно, когда Вы получите это письмо. Будьте любезны, вышлите посылку весом до пяти фунтов: один фунт табака “Принц Альберт” и шоколад с орехами. Отправляйте такие посылки каждый месяц. У меня тут всё отлично, есть идея нового романа. Надеюсь, удастся его написать. Когда меня интернировали, заканчивал роман про Дживса – оставалось всего четыре главы, и еще два рассказа»[67].

И ведь написал! Роман «Деньги в банке» – не самый, прямо скажем, лучший свой роман, но, как всегда, веселый, остроумный. И очень узнаваемый. Лихо закрученная интрига плюс вечный вудхаусовский треугольник. Отец, судебный поверенный Фредерик Шусмит, «сухарь, бука, старый зануда, похожий на треску»[68], конечно же, не одобряет помолвку своей дочери. Дочь, и это тоже для читателей Вудхауса не новость, объявляет отцу «обычным безапелляционным тоном», что выходит замуж. И будущий зять Джеф Миллер, юный адвокат, лоботряс «с соломенными волосами, буйным нравом и расхлябанным поведением»; в душе литератор, Джеф по велению сердца разрывает помолвку и волею судеб вынужден исполнять роль сыщика вместо Шимпа Твиста – незадачливого частного детектива из Чикаго с нафабренными усами. Особенно хорош дядя любимой девушки Джефа, лорд Аффенхем:

«Формой он напоминал грушу, узкую сверху, но постепенно расширяющуюся к паре ботинок, размером каждый со скрипичный футляр. Над бескрайними просторами торса высилась большая яйцевидная голова, а лысая макушка снежным пиком торчала из редкой поросли всклокоченных волос… Два немигающих глаза остекленело смотрели из-под кустистых бровей».

Мастерство емкой, метафоричной портретной характеристики, как всегда, налицо.

Никогда не скажешь, что этот роман писался в нацистском И-Лаге в конце 1940 года, а не в уютном кабинете где-нибудь на Лонг-Айленде, или в Лондоне, или на вилле в Лэ-Тукэ. Кабинет, впрочем, имелся и в Тосте. Психбольница в Верхней Силезии – сообщит писатель спустя почти год своим американским слушателям, выступая по берлинскому радио, – состояла из трех корпусов. Один – большое мрачное строение из красного кирпича, походившее на школу или тюрьму, и два поменьше, но тоже достаточно вместительные. Жили и спали заключенные в первом корпусе, который вмещал более тысячи человек (в одной комнате с Вудхаусом поселили 64 человека). Во втором находились столовая и лазарет. Третье здание, так называемый Белый дом, стояло в дальнем конце обширной лагерной территории за оградой из колючей проволоки и первые два месяца использовалось как распределительный пункт для вновь прибывающих в лагерь. В дальнейшем же Белый дом стал чем-то вроде культурного центра, своего рода лагерного клуба, где занимались и давали концерты музыканты из заключенных, а по воскресеньям совершались богослужения. Вот там-то Вудхаусу, которого назначили директором лагерной библиотеки, и выделили вместе с одним саксофонистом рабочий кабинет – бывший изолятор с войлочными стенами.

Режим в лагере мало чем отличался от режима в лооской и льежской тюрьмах, да и в «Цитадели» тоже, хотя и был гораздо свободнее. Побудка в 6 утра; с 7 до 8:30 завтрак, далее – построение и перекличка (далеко не каждый день), в 12:30 обед в три смены: «овощное месиво» из брюквы, репы и моркови или тушеная рыба с вареной (как правило, мороженой) картошкой. Плюс – посылки с воли, которые выдавались, как и в предыдущих тюрьмах, неохотно и вызывали подозрение. В самом деле, что такое деликатесы из Англии как не наглядная пропаганда противника в военное время?! Ужин тоже в три смены в половине пятого; в 8 вечернее построение на улице (в отличие от утреннего – обязательное). В 9:15 в лагере гасится свет; отбой.

У силезского лагеря имелись два существенных отличия от французских и особенно бельгийских тюрем. И оба – в лучшую сторону. Во-первых, бо́льшую часть дня заключенные были предоставлены самим себе, могли делать, что хотят, комендант лагеря и охрана не вмешивались. Правда, согласно инструкции, при появлении начальства заключенные, услышав окрик «Achtung!», должны были незамедлительно прекратить разговоры, работу и встать по стойке «смирно» руки по швам – но появлялось начальство нечасто. Во-вторых, тем заключенным, кому было за пятьдесят (а значит, и Вудхаусу), гнуть спину, как в «Цитадели», не приходилось.