Читать книгу "Прерий душистых цветок - Вера Колочкова"

— Все будет хорошо, Василиса. Все, все будет хорошо… — проговорил он как можно более уверенно, отдавая себе же при этом отчет, что успокаивает таким образом скорее себя, а не ее.

— Да чего уж там хорошего, Саш… — вздохнула вдруг тяжело под его рукой Василиса. – Работу–то я, выходит, потеряла…

— Ну и хорошо, что потеряла. Что это за работа – тарелки мыть? Глупость какая–то, а не работа…

— Ну да, конечно же, глупость. Я понимаю. А только как мы теперь выживать будем без этой вот глупости? Лерочке Сергеевне еще месяца два–три как минимум придется платить. И жить нам на что–то надо. Пока я себе новую работу найду, опять ей задолжаю… Нет, как тут ни крути, а придется мне на поклон к Сергунчику идти, чтоб обратно взял. Он это любит, когда к нему с поклоном обращаются. Пыжится сразу забавно так…

— Ты что, Василиса… Ты шутишь так, что ли? Ты хоть понимаешь, что делать этого нельзя? Нельзя с самой собой так обращаться!

— Можно, Саш. Можно. Еще как можно… – с веселым каким–то вздохом проговорила Василиса и взглянула на него сбоку. – Когда жизнь больше ничего не предлагает, то можно. И не унижение это вовсе, как ты, наверное, думаешь, а всего лишь физически–условные трудности. Вернее, физически–условное их преодоление.

— Так жизнь же предлагает тебе и другое. Мою помощь принять, например…

Василиса ничего ему не ответила. Все равно не смогла бы объяснить, почему действительно так боится принять от него эту помощь, почему ей гораздо проще пойти на поклон к напыженному обидой и злобой Сергунчику. Ей казалось почему–то, что как только согласится она принять эту Сашину помощь, так тут же и исчезнет, и уйдет из нее навсегда радостный праздник, и замолчит навсегда щекочущая сердце, перехватывающая горло его нежная мелодия. И что значат все эти вместе взятые Сергунчиковы истерики, унижения да обвинения по сравнению с нежной этой мелодией? Да ничего и не значат…

— Нет, дорогая моя и глупая Василиса, ни к какому такому Сергунчику ты вовсе не пойдешь. Получается, я зазря за тебя дрался? Что, в этих боях не заслужил права помочь тебе? – нарушил решительно это молчание Саша. – Нет, и не думай об этом даже. И не говори больше ничего…

— Саш, ну ты как большой ребенок, ей богу… — жалостливо заговорила она. – Ну что это получится, в самом деле… Мы все втроем, я, бабушка и Петька, сядем на твою шею, получается? Такого груза ни одна шея не выдержит, ты что…

— А вот это уже не твоя забота – о шее моей рассуждать. Шея моя все это с большим удовольствием как раз и выдержит. На хлеб насущный да на труды Лерочки Сергеевны я уж как–нибудь заработаю - заказов больше буду брать, и все. Делов–то. И даже на Петькино мороженое хватит. А то довели парня до крайности – килограмм мороженого за один присест слопал… В конце концов, у меня ведь еще и дача есть. Бабкино наследство. Хорошая дача, крепкая – для нее в один момент покупатель найдется…

— Ну Са–а–а–ш… — в отчаянии протянула Василиса, сбросив с плеч его руку и чуть не заплакав. – Ну не могу я так, ты что…Прекрати немедленно…Ну как ты не понимаешь–то, господи! Не могу я взять от тебя помощи! Да еще и дачу продавать – совсем с ума сошел! И вообще, ты нам кто такой, чтоб помощь от тебя брать? Всего лишь жилец…

Василиса замолчала неловко, сама испугавшись своих слов. Саша тоже молчал, смотрел в слабо разбавленную лунным светом темноту комнаты и изо всех сил уговаривал себя не обижаться. В конце концов, не имел он никакого такого права обижаться на эту девчонку. В конце концов, он здесь действительно просто жилец. Он ей никто. Он просто странный человек, капризом судьбы здесь, в этой квартире, оказавшийся. Странный человек, от реальной жизни оторвавшийся и живущий придуманным для самого себя внутренним своим солнцем. И все. И с чего это он взял, что имеет какие–то права на эту девушку? С того, что ей понравилась его писанина? С того, что думает о ней с нежностью, ранее не ведомой? Она, кстати, оказалась совсем, совсем другой, эта нежность. Он столько раз о ней писал, и представлялось ему даже, что неплохо совсем писал, а она оказалась совсем, совсем другой… Такой, о которой вовсе и не расскажешь, как ни старайся…

— Ладно, иди–ка ты спать, Василиса. Завтра поговорим. Утро вечера мудренее, правда?

Иди спать, Васенька…

Он медленно провел ладонью по ее щеке, по затылку, прижал на секунду голову к плечу. И услышал вдруг, как колотится ее сердце – быстро и волнующе трепещется, нежно и горячо, как пойманная в руки маленькая глупая птица. И, будто испугавшись, торопливо отстранил ее от себя:

— Спокойной ночи, Васенька…

— Ты не обиделся, Саш?

— Нет, что ты. Иди. Конечно же, не обиделся. Иди. Завтра поговорим…

* * *

19.

А утром они все дружно проспали. Правда, и торопиться в это утро им особенно некуда было. Петькин бронхит пока только готовился окончательно сдать свои болезненно–температурные позиции, Василиса по причине вчерашней Сашиной драки в кафе в одночасье сделалась девушкой совершенно безработной, а Сашины походы по ремонту домашней всяческой техники назначены были лишь на послеобеденное время. Может, они бы и дальше еще спали, если б не телефонный звонок, такой неожиданный и такой, наверное, все это время долгожданный. Аллочкин, из далекого города Нюрнберга звонок…

Трубку со стоящего на тумбочке возле постели аппарата взяла Ольга Андреевна. И растерялась сразу почему–то, узнав далекий невесткин голос, и захрипела волнительно голосом:

— Да…Да, да, конечно, узнала…Что? Ой, я не понимаю ничего…Куда мне надо сходить?

От услышанного этого странного «надо сходить», прозвучавшего вдруг необычно из бабушкиных уст, Василиса тревожно подняла со своей подушки голову и уставилась на Ольгу Андреевну озадаченно. Кто же это мог просить ее «сходить» куда–то? Она уж год как из квартиры вообще никуда не выходит…

— Да, да, Алла, дети дома, конечно. Сейчас позову…

Сердце у Василисы от произнесенного вслух материнского имени моментально покатилось вниз и застряло где–то в пятках, отчего ноги сами собой приросли к полу, а вмиг обмякшее туловище никак не желало выкарабкиваться из продавленной старенькой раскладушки. Побарахтавшись так неуклюже с полминуты, она все же выбралась из провисшего почти до полу ее брезентового нутра и на ватных ногах дошла до протянутой к ней бабушкиной дрожащей рукой трубки, и услышала, наконец, материнский голос. И тут же всхлипнула и заплакала тихо, зажав меж зубами кулак – вот уж не думала, что так сможет раскиселиться от ее голоса… И поняла сразу – она, оказывается, очень, очень ждала этого звонка, хоть и уговаривала себя все время, что не ждет его даже ни капельки.

— Доченька, Васенька, не плачь! Ну ты что! Не надо, а то я тоже плакать начну… — верещала в руках у нее трубка весело и непрерывно. – Все же хорошо, Васенька! Я завтра за вами с Петечкой приеду, слышишь? Все хорошо, Васенька! Я вас заберу, мы будем здесь жить все вместе! Это Руди так решил, муж мой. Он даже настаивает, чтоб вы жили с нами! И тебя он хочет отправить учиться! В Сорбонну! Помнишь, как ты мечтала? Ну не плачь же, Васенька! Что ты! Как вы там жили хоть все это время?