Читать книгу "Барракуда forever - Паскаль Рютер"

— Песок с пляжа Жозефины. Ты не помнишь? Маленький пляж… Мой император…

— Прекратите называть меня этим смешным словом. Разве я похож на императора? Кстати, я все думаю: а что вы вообще здесь делаете? Между тем мне кажется, что я вас где-то встречал. Или вы немного похожи на человека, которого я где-то встречал.

Как-то ночью зазвонил телефон. Это был старший смены на бензоколонке в Эвре. Наполеон залил полный бак дизеля, и его “пежо” это не понравилось. К счастью, отец украдкой сунул записку с номером нашего телефона в бардачок машины.

— Эвре? — удивлялся отец, одеваясь. — Провались все пропадом! Почему опять Нормандия? Может, ты знаешь, Леонар?

— Нет, папа, не знаю.

— Там есть боксерский зал, в Эвре?

Хорошо хоть, что среди всего этого безумия по-прежнему шла в обычное время “Игра на тысячу евро”. Я получил у родителей разрешение не оставаться на обед в школе и проводить с Наполеоном эти пятнадцать минут спокойствия и надежды. Благословенные четверть часа, когда он был в боевой готовности — остроумный, предельно сосредоточенный, в полной памяти.

— Синий вопрос, — объявил ведущий. — Будьте внимательны. Одна из дочерей Виктора Гюго сошла с ума. Как ее звали?

Два игрока что-то забормотали, несколько секунд собираясь с мыслями.

— Гюго! — сказал один.

— Нет, нужна не фамилия, а имя.

— А, ну это трудно!

Снова послышалось бормотание: бу-бу-бу, бу-бу-бу… Нет, может… Наверное, так!

— Мы попробуем: Викторина!

— Нет, — отрезал ведущий.

— А! Тогда, может, Гюгетта?

— Нет.

— Марселина?

— Что же это такое? — возмутился Наполеон. — Адель.

— Ты уверен? — с сомнением спросил я.

— Абсолютно уверен. Он не выигрыша заслуживает, а хорошего пинка под зад! Они все просто обалдели. Обалдели от Адели. Ха-ха-ха! Ты понял, Коко?

— Да, очень смешно!

Откуда он знал про дочь Виктора Гюго? Ведь я никогда не видел, чтобы он открыл хоть одну книгу. Но он не сомневался, не раздумывал, отвечал на вопросы сразу:

— Столица Монголии? Пустяк! Улан-Батор. В каком фильме Гэри Купер играл Линка Джонса? Разумеется, “Человек с Запада”! В пятьдесят восьмом. Они нас, похоже, за дебилов принимают. Что такое астерия? Морская звезда, недотепа, это все знают.

Выключив радио, я словно выключил сознание моего императора. Как будто только голос безликого ведущего и выкрики просвещенной публики в студии могли удержать его в нашем мире.

— Хватит играть, — говорил он. — Впереди серьезные дела.

Что он хотел этим сказать?

Наступало время возвращаться в школу, оставлять его в обществе Басты, лицом к лицу с ненасытным врагом.

Я затворял за собой дверь.

* * *

После нашего возвращения от Жозефины я отдал Александру шапку и мамин рисунок. Он почти не удивился, что его головной убор стал как новый, и просто водрузил его на голову, зато на рисунок смотрел очень долго, а потом аккуратно положил его в портфель.

— Я буду хранить его всю жизнь, — коротко сказал он. — Твоя мама — настоящий художник. Везет тебе. Только художники умеют делать вещи вечными.

За всю дорогу он больше не проронил ни слова. Его невероятное волнение чувствовалось на расстоянии.

Следующие несколько недель он доходил со мной до самого моего дома. Всякий раз, когда мы расставались, я с трудом сдерживался, чтобы не задать ему вопрос, что значат инициалы Р. Р. на ободке внутри его шапки, но не хотел показаться бестактным и услышать от него “нет”.

Однажды я пригласил его войти.

— Меня ждут, — ответил он, медленно пятясь все дальше и дальше.

У меня сложилось впечатление, что его секрет держит его взаперти, словно в тюрьме. И я понимал, что только он сам должен выбрать момент, когда все рассказать, а может, такой момент и не наступит никогда.

Моя мать, чья аккуратность могла сравниться разве что с ее разговорчивостью, повсюду разбрасывала свои альбомы. Однажды вечером я заметил в одном из них сюжеты, которых раньше не видел: это были насекомые всевозможных видов. Пока только предварительные эскизы, торопливые наброски в несколько штрихов, но как всякий раз, когда маму что-то занимало, их были десятки.

Я спросил ее о них. Она рассказала, что однажды вечером встретила Александра. Узнала его по знаменитой шапке. И, как и я, пошла следом за ним. Покоренная и взволнованная странным, молчаливым упорством, с каким он спасал крошечных тварей, на которых люди обычно наступают, даже не ведая об этом, она не сумела удержаться и достала только что купленные карандаши.

Она слушала его нескончаемые рассказы о четырехпятнистой зерновке, о маленьком жуке-усаче и золотистой жужелице.

— Он выглядел таким же хрупким, как насекомые, которых защищает, — сказала она, потом добавила: — Поэзия есть везде. Даже в пыли.

* * *

Мама была права. И та же самая поэзия была, наверное, в ночных побегах Наполеона. Они случались так неожиданно, эти его приключения, и из-за них мы с отцом пускались в такие невероятные погони, что я сомневался, не снится ли мне это. Никто другой, кроме Александра, не поверил бы моим рассказам, посмеялся бы над ними или просто не придал бы им никакого значения. А он ждал их с нетерпением и слушал так увлеченно, что дед на глазах превращался в героя потрясающей эпопеи.

— Ты хорошо рассказывал. Возьми шарик. Нет, два!

* * *

Той весной телефон часто звонил среди ночи. Я научился ждать этих звонков, предчувствовать их. Ложился спать одетым. И вскоре слышал торопливые шаги отца. Он появлялся в моей комнате, подавленный и грустный:

— Едем. Путь неблизкий.

Боксерские залы, стоянки у обочины шоссе, пустынные заправки, круглосуточные заведения фастфуда — где мы только не побывали благодаря Наполеону. Нам звонил то водитель, подобравший его, когда он голосовал на дороге, то работник заправки, то дальнобойщик, нашедший его спящим в своем грузовике, а еще служащий пункта дорожной оплаты, фермер, обнаруживший его беседующим с коровой, тренер боксерского зала в глухом уголке Парижа, начальник вокзала, выловивший его в зале ожидания, контролер поезда, где дед рванул стоп-кран. Как ему удавалось преодолеть такие расстояния в кресле на колесах? Загадка. Наполеон не всегда нас узнавал, однажды вечером он даже принял отца за своего бывшего тренера Жожо Лагранжа.

— Жожо, я потерял перчатки! — заявил он, разглядывая свои худые кулачки.

Иногда ситуация усложнялась. Наполеон привлекал внимание любопытных, кричал, что его под покровом ночи пытаются похитить. И тогда отцу приходилось объясняться с целой толпой бессонных поборников справедливости — дальнобойщиков, байкеров, “Ангелов ада”, баскетболистов, едущих на очередной матч, — эти эффектные сцены помогали им развеять скуку.