Читать книгу "Барракуда forever - Паскаль Рютер"

В возрасте восьмидесяти пяти лет мой дед Наполеон решил, что пора начать новую жизнь. Он потащил мою бабушку Жозефину в суд разводиться. Поскольку она никогда ни в чем ему не отказывала, то согласилась.

Они развелись в первый день осени.

— Хочу начать жить заново, — заявил дед судье, который рассматривал их дело.

— Ваше право, — ответил тот.

Мы с родителями поехали с ними во Дворец правосудия. Отец надеялся, что Наполеон в последний момент пойдет на попятную, но я-то знал, что он напрасно так думает: дед всегда стоит на своем.

Бабушка все плакала и не могла остановиться. Я поддерживал ее под руку и подавал ей бумажные носовые платки, промокавшие насквозь в считанные секунды.

— Спасибо, Леонар, мой хороший, — проговорила она. — Ну какой же он осел, этот Наполеон, какой упрямый осел!

Она высморкалась, вздохнула, и на губах ее появилась ласковая снисходительная улыбка.

— Ну что ж, ладно, раз он так решил, этот осел, — произнесла она.

Мой дед не зря носил имя Наполеон. Он гордо стоял на ступенях Дворца правосудия, держа руки в карманах новеньких белых брюк, и с видом императора, только что завоевавшего очередное королевство, взирал на прохожих надменным, самодовольным взглядом.

Он меня восхищал. Я думал, что в жизни много секретов и деду все они известны.

Осень только начиналась, дул теплый влажный ветерок. Жозефина поежилась и подняла воротник пальто.

— Надо это отпраздновать! — заявил Наполеон.

Папе и маме эта идея была не по вкусу, а Жозефине тем более, так что все просто пошли в сторону метро.

— Хочешь ванильного мороженого? — спросил меня Наполеон, когда мы поравнялись с витриной уличного торговца.

Он протянул бумажку молодому продавцу:

— Два мороженых, одно мне, одно — моему Коко. Взбитые сливки? Да. Ну что, Коко, тебе со сливками?

И он подмигнул мне. Я кивнул. Мама пожала плечами. Папа пустым взглядом смотрел прямо перед собой.

— Разумеется, моему Коко — со взбитыми сливками!

Коко… Так он звал меня всегда. Не знаю почему, но мне нравилось думать, что в спортивных залах и на рингах, где он раньше постоянно бывал, все тоже звали друг друга Коко.

Совсем не то что Леонар. Леонар Бонер. Мне было десять лет, и мир представлялся непонятным, таинственным, немного враждебным, и часто казалось, что встречные меня не замечают, что я просто не отпечатываюсь на их сетчатке. Наполеон, утешая меня, говорил, что боксеру необязательно быть здоровенным качком и что большинство чемпионов отличались не ростом, а мастерством и талантом. Но я-то боксом не занимался. Я был невидимкой.

Я пришел в этот мир грозовым вечером, лампочки в палате перегорели, и первый крик я испустил в полной темноте. Жизнь маленького Бонера началась во мраке, который за прошедшие с тех пор десять лет так до конца и не рассеялся.

— Вкусно, Коко? — спросил Наполеон.

— Очень, — ответил я. — Спасибо.

Бабушка немного успокоилась. Я поймал ее тоскливый взгляд, и она мне улыбнулась.

— Полакомься в свое удовольствие, — шепнула она мне.

Продавец протянул Наполеону сдачу, тот спросил:

— Сколько вам лет?

— Двадцать три года, месье. А что?

— Да так просто. Оставьте себе. Нет-нет, не возражайте. Сегодня у нас праздник!

— Чего только не услышишь, — пробормотала бабушка.

В поезде, который вез нас домой, мы молчали, сидя среди пассажиров, возвращавшихся с работы. Бабушка немного приободрилась, припудрила щеки, и я прислонился к ней, предчувствуя скорое расставание. Прижавшись лбом к стеклу, она рассматривала убегающий пейзаж. Грусть придавала ей какую-то благородную красоту. Она изредка поглядывала на того, с кем прожила всю жизнь. Глаза у нее были цвета облетевшей листвы, кружащейся в небе. На губах порой мелькала улыбка, и я мог только гадать, какие мысли бродят у нее в голове.

Она все может понять, подумал я.

У деда от ванильного мороженого появился на губе белый ус. Он положил ноги на сиденье напротив и весело что-то насвистывал.

— Какой удачный денек! — воскликнул он.

— Вот именно, точнее не скажешь, — пробормотала бабушка.