Читать книгу "Музыка призраков - Вэдей Ратнер"

Уже на земле он услышал звуки бамбуковой флейты, слабо доносившиеся из благоустроенных садов на восточной стороне, параллельно реке Бассак, до которой было метров шестьсот. Ему вспомнились несчетные часы, которые он провел на улице, сочиняя музыку, когда в квартире было слишком жарко или отключали электричество и единственным источником света было небо. Сегодня электричества снова нет – обычное дело во время войны, – но лестница залита лунным светом. Глядя на сквозную каменную резьбу на стенах, Тунь в который раз восхитился тем, как дизайнер играет с углами и формами, используя срамаол – тени и полутени, чтобы собрать, сфокусировать естественный свет и осветить замкнутое пространство, оставив его, однако, прохладным и полным воздуха. Модернистской архитектуре присуща легкость, которая начала менять Пномпень в годы независимости. Белое Здание не было исключением, и сейчас, в свете полной луны, оно казалось бесплотным, как виденье, мрачным и мелово-белым, в соответствии с названием.

Это дом его дочери, сказал себе Тунь. Она уцелела после бомбежки, уничтожившей ее деревню. Значит, ей судьба жить. Дом выдержит. Должен выдержать, иначе Тунь сейчас уходит зря. Он вернется сюда любой ценой – если уж не обнять дочку, то хоть убедиться, что за этими стенами она в безопасности.

Он пересек треугольный газон за домом и вышел на угол улицы, где легко было поймать попутку в любое время суток. Даже в ночной час и с отключенным электричеством горожане были на ногах, только ступали потише и жестикулировали спокойнее. Их силуэты напоминали теневой марионеточный театр на фоне жемчужно-серой ночи. Большинство – беженцы из деревень, жившие теперь на улицах и переулках. Лон Нол со своим правительством оказался неспособен справиться с ими же созданным хаосом, и семьи перебивались, как могли, натягивая брезент и расстилая циновки, где только было место, и обкладываясь мешками с песком (если могли себе позволить такую роскошь) на случай, если заревут сирены, возвещая о новом воздушном налете.

С тележек продавали супы и каши. Исходивший от них запах делал улицу уютнее, не такой опасной, а в укромных уголках даже знакомой, как собственная кухня под открытым небом. Мальчик-китаец отбивал быстрый ритм деревянными палочками для еды. Получавшийся звук походил на барабанную дробь: пек-пок, пек-пок – ритм, принесший название ночной закуске: лапша пек-пок. За мальчишкой шагал отец, кативший деревянную тележку, тяжелую от керамических мисок и ложек, лапши, нарезанных овощей и большой жестяной кастрюли дымящегося бульона. В конце квартала отец с сыном остановились принять наперебой поступавшие заказы; хозяин наливал суп, а мальчик относил тарелку за тарелкой покупателям, ожидавшим в своих домах или палатках.

Тунь жадно запоминал эту ночную сцену, смешение запахов, тихую музыку жизни, которая идет себе на радость людям, несмотря на нависшую над городом тень смерти и постоянную угрозу воздушного налета. Нормальная жизнь… Уставший, давно живущий в напряжении, Тунь будет горько тосковать по ней. Там, куда он направляется, ничего подобного нет – ни тележек с едой, у которых можно утолить ночной голод, ни рынков, ни ресторанчиков, ни дома, ни семьи. Только джунгли. Он даже не знал, куда они с товарищами идут: в условленных местах их будут встречать проводники, причем первый примет группу уже у Чрой Чангвар, сразу после переправы через Тонлесап. Точное местонахождение тренировочного лагеря должно оставаться в тайне в продолжение всего перехода на случай, если их схватят.

И снова Тунь поколебался, борясь с желанием развернуться и зашагать обратно к той жизни, которая имела для него какой-то смысл. Дочь для него – все, она дает цель и значение всему, что делает Тунь, но, как ни странно, мысль о Сите напомнила ему, почему он должен идти до конца. В войне человек обязан принять чью-то сторону. Если мяться посередине, есть все шансы попасть под перекрестный огонь. А еще, сильнее страха, в нем жила вера в необходимость создания общества более справедливого, раз уж не более милосердного. В то время Тунь твердо верил в будущее, хотя настоящее рушилось и сыпалось на глазах и на смену одному порядку приходил еще более коррумпированный и жестокий. Можно винить Америку за этот мальстрем, но со времен своего студенчества, прожив несколько месяцев в столице великой нации, он успел воочию увидеть работу правительства и действие Конституции и не оставлял надежды добиться того же и в Камбодже. Если такой огромный и разнообразный народ, как в США, смог сплотиться вокруг одного идеала, не распавшись на группировки по сферам интересов, то у маленькой и этнически однородной Камбоджи шансов даже больше.

Демократия. Не существует более эффективной системы управления обществом. Тунь горячо верил в это даже сейчас, когда правительство Лон Нола не оставило от демократии камня на камне. Демократическая Кампучия, этот изначально обреченный фарс, при поддержке американской военной мощи превратилась в затянувшееся фарисейство.

Какой у него был выбор, кроме как связать свои надежды с туманным будущим? Тунь примкнул к тем, кто воевал за это будущее, хотя и сомневался в коммунистической идеологии из-за ее грубоватой своеобычности, буквальности, отсутствия в ней метафор и музыки…

Стоп. Нельзя углубляться в рассуждения, иначе все начнет разваливаться, как неизбежно происходит, когда человек философствует. Делай, что должен… И все.

Завидев велотакси, Тунь жестом подозвал его к себе.

– Мост Чрой Чангвар, – сказал он сидевшему за рулем поджарому подростку, выглядевшему таким же костлявым, как его драндулет.

– Да, сэр, спасибо, сэр! – рассыпался в благодарностях мальчишка, еще не набравшийся уверенности опытного водителя. Он вообще не был похож на горожанина.

Тунь видел, что мальчик слишком вежлив и у него чересчур мягкое обхождение для велотаксиста. В Пномпене его ровесников набирали служить в милицию в рамках патриотического призыва Бамреур Джиат – «Послужи народу»; соблазняя предлагаемыми на выбор М-1, М-16 или АК-47. Мобилизованных юнцов можно было видеть повсюду и в любой час, карабины болтались на руле велосипеда рядом со связкой учебников, когда мальчишки спешили из школы или из дома на круглосуточное дежурство – патрулировать город на предмет возможных «провокаций левых». Наверное, Туню не стоило заводить разговор с этим странным водителем, но ему хотелось хоть элементарного общения. Когда они уже отъехали порядочно, Тунь, чувствуя, что можно не опасаться, спросил:

– Откуда ты?

– Из Банаама, сэр.

Тунь повернулся и пристально поглядел на него:

– Из Банаама возле Ник Лоунга?

– Да, сэр.

– Когда ты пришел в Пномпень?

– На другой день после бомбежки Ник Лоунга. Мать заставила меня уйти, боялась, что мы станем следующими. Хотя сама осталась дома.

Тунь промолчал. Еще одна оторванная от родных корней судьба, еще одна разбитая семья.

– Ты и в Банааме водил велотакси?

– Нет, сэр. Мама истратила на него все свои сбережения, чтобы я как-то зарабатывал на жизнь. Когда я скоплю достаточно, то перевезу ее сюда… – Его голос стал тише и безнадежнее. – Но здесь все за деньги, даже чили и лимонное сорго. В деревне мы просто обмениваемся с соседями специями, овощами, фруктами, а здесь я живу на одном рисе с солью. В хороший день позволяю себе немного прахока[12]…