Читать книгу "Летающий джаз - Эдуард Тополь"

— Александр Романович, ю вонт тий ор кофий?

Все заулыбались, а шире всех Стивен МакГроу — это он научил ее английским манерам. И только Перминов без улыбки вскинул на нее свои острые глаза, поскольку утром, после завтрака, Мария, отпрашиваясь с работы, сказала ему, куда ее вызвали. В открыто-демонстративной наглости, с которой теперь она явилась в его кабинет, он получил исчерпывающую информацию о том, что с ней там произошло…

— Принеси нам и то, и другое, — медленно произнес он, глядя ей прямо в глаза.

9

Как говорил Михаил Булгаков, «За мной, читатель!». Но Михаил Афанасьевич звал читателей в фабулу своего художественно-фантастического романа, а я приглашаю вас в исторические документы и свидетельства и хочу процитировать письмо, которое получил от фронтового кинооператора капитана Семена Школьникова. Однако сначала расскажу про случай, который произошел со мной несколько лет назад и который я уже никогда не забуду. Был у меня тогда молодой приятель, сын крупного московского начальника, да и сам уже весьма высокий чиновник. Пересекались мы с ним не часто, а так, раз в полгода. И каждый раз он говорил: «Я люблю ваши книги! Как раз вчера в третий раз перечитывал такую-то…» И не только называл книгу, а наизусть шпарил целые абзацы. Конечно, это было лестно, не скрою. Но однажды он сказал: «Здорово вы про свое детство сочиняете, мне нравится!» Я насторожился: «Где это я про свое детство сочиняю?» — «Ну, вот же, вы пишете про сталинские времена — голодную эвакуацию, ночные очереди за хлебом. Вы же все это выдумали!» Я захлопал глазами и протянул ему открытую левую ладонь: «Паша, вот на этой ладони мне химическим карандашом писали номер в ночной очереди за хлебом по карточкам! Зимой, в Полтаве, при двадцатиградусном морозе мы с папой стояли в этих очередях посменно — он два часа, и я. А потом я бежал в школу». — «Да ладно! — отмахнулся Павел. — Не было этого, при Сталине все жили прекрасно!»

И поскольку я боюсь, как бы новые Паши не отнеслись к моему роману как к полной выдумке, вот реальное письмо Семена Школьникова, одного из героев этого романа:

«Новость о командировке в Полтаву мне сообщил Костя Писанко:

— Сеня, вы с Борисом оба летите к «летунам», будете работать с американцами.

Костя Писанко до прихода на студию был летчиком. Став оператором, он, казалось, не мог снять ни одного сюжета без того, чтобы не отыскать верхнюю точку: чем выше, тем лучше. Помню, еще до войны он с громоздким стационарным аппаратом «Дэрби» взобрался на высоченную заводскую трубу, чтобы снять один-единственный план завода. Одно время я был у него ассистентом. А теперь мы случайно встретились на Арбате, и я удивленно переспросил:

— С кем, с кем? С американцами? Неужели Второй фронт? — Я бродил по Москве уже несколько часов, радио не слышал.

— Нет. Пойдем на студию, там все узнаешь.

Оказалось, мне с Борисом предстояло лететь под Полтаву. Американцам там оборудовали аэродром для челночных полетов «летающих крепостей». Вылетают из Италии, бомбят объекты в Румынии, Венгрии, Германии. Садятся у нас. Заправляются, берут новый боезапас и… Одним словом, «челнок». Американцы, любители придумывать устрашающие названия, закодировали эту акцию словом “Фрэнтик” (неистовый, бешеный).

Я обрадовался новому повороту судьбы. Ноги мои еще болели, но ведь летать — не ходить. Чертовски надоело болтаться без дела. И очень уж соскучился по тяжести камеры в руках, по прохладе визира, по специфическому запаху пленки и даже по монтажным листам (делая записи, мы старались хоть как-то срежиссировать будущий сюжет, поскольку отснятого материала почти никогда не видели).

Да, огромное это счастье — любить свою профессию. Для меня дороже ее, кажется, ничего не существует. Без кинокамеры я не мыслю своей жизни. На войне же кинокамера придавала мне силы и смелости. С нею я спокойно шел на любое задание…

Ну, что ж, к американцам так к американцам. Вылетели мы с подмосковного аэродрома на рассвете, незадолго до полудня приземлились на полевом аэродроме на окраине Полтавы. Представились генералу Перминову — начальнику аэродрома, предъявили удостоверения на право съемки. Он сказал, что все происходящее на летном поле мы можем снимать свободно, воздушные же съемки должны будем согласовывать с американской стороной.

Для начала мы с Борисом пошли знакомиться с аэродромом. Летное поле уложено стальными листами с круглыми дырками, сквозь которые прорастала трава, цветы, стебли бурьяна. Отличная маскировка!..

Тут же стояли несколько «летающих крепостей». Во время войны о них ходили легенды. И, правда, самолеты выглядели внушительно — четырехмоторные бомбардировщики, каждый двигатель 1200 л. с., с экипажем одиннадцать человек. Дюжина крупнокалиберных пулеметов натыкана со всех сторон, как в реальной крепости, и запас бомб поднимает немалый — семь тонн. Судя по пробоинам в крыльях и рисункам на фюзеляжах, эти «крепости» уже не раз бомбили врага. На фюзеляжах были нарисованы маленькие свастики, каждая из которых обозначала сбитый фашистский самолет, и бомбочки, они обозначали боевые вылеты. Бомбардировщик, возле которого мы стояли, совершил сорок четыре боевых вылета и сбил восемь немецких истребителей…

Вскоре к нам подошли американцы. Один из них хорошо говорил по-русски. Он лихо справлялся с двухсторонним переводом. К тому же и мы, и американцы тут же освоили язык жестов и восклицаний “вери гуд!”, “очень хорошо!”. На фронте знакомятся быстро и легко. Рассматривая наши ордена и медали, американцы спрашивали, за что мы их получили. Узнав, что за киносъемки в тылу врага, у партизан, были поражены: “О, колоссаль!”, “Вери гуд!”.

Один из подошедших дернул меня за рукав и сделал всем понятный жест: ты — мне, я — тебе. Операция “махнем, не глядя” была на фронте весьма популярна. У меня имелся трофейный бельгийский пистолет в красивой желтой кобуре. Американец разглядывал его с большим любопытством. Потом снял с себя кожаную куртку с длинной молнией и стал совать ее мне в руки. Борис хохотал: “Меняй! Меняй!”

Я еще раньше, как только американцы подошли к нам, положил глаз на их куртки. Мне всегда до смерти хотелось иметь что-то подобное. Ведь такая куртка — мечта любого кинохроникера. Как она должна быть удобна при съемке! В мирное время (не за горами же оно, в конце концов!) эта “шкура” мне бы очень пригодилась. А пистолет трофейный, он за мной не числился, я носил его больше для форса. Так что на обмен я согласился без колебаний. Но когда американец протянул мне куртку, я увидел на спине, во всю ширь, нарисованную обнаженную девицу.

— Ну, куда ж я ее надену?! — сказал я Борису. — За мной народ хвостом потянется, меня засмеют.

Борис хохотал:

— Зато тебя будут узнавать и спереди по лицу, и сзади по куртке. Знаменитостью станешь!

Американец увидел мое сомнение и решил, наверное, что рисунок мне не понравился. Куда-то быстро сбегал и принес другую куртку. На спине этой куртки красовалась русалка с обнаженной грудью. Что за напасть! Я попытался соскрести рисунок, но американские краски крепко въелись в мягкую кожу. В результате американец все же нашел для меня кожанку без рисунка, и обмен состоялся.